Владимир Колычев - Смертельное удовольствие

Настя вспомнила, как лежала на диване без ничего с заломленной за спину рукой, Рома тогда мог делать с ней все, что угодно. И сейчас она почти в таком же положении.

— Давай! — толстощекий махнул в сторону шоссе.

— Слышала? Давай! — Его дружок втиснул свою пятерню между ног.

— Я так не могу! — Настя готова была кричать от охватившего ее ужаса.

— Она так не может, — сказал толстощекий.

Только тогда его дружок убрал руку. Но продолжал держать Настю за душу. И за шею.

Они выехали на шоссе, но вскоре толстощекий показал на дорогу, которая вела в заросли вдоль реки. Настя сначала свернула, только затем подумала. Похоже, она совершила непростительную ошибку. Время раннее, место безлюдное… А ведь она могла ослушаться. Достаточно было разогнать машину до сотни в час, на такой скорости водителя убивать нельзя.

— Давай сюда!

Толстощекий показал на грунтовую дорогу, которая спускалась к самой реке. Ивы и вербы застучали по кузову своими ветками, предупреждая Настю об опасности.

Она остановила машину возле самой воды, на маленькой полянке с большим кострищем посредине. Место для огня было огорожено крупными речными камнями и «украшено» мусором, бутылками, бумажными пакетами, пластиковыми ведрышками, в которых продают шашлык.

Сзади остановился сверкающий лаком «Гранд Чероки». Впрочем, ловушка и без того уже защелкнулась. Причем давно. Удавка сползла с шеи, Настя могла открыть дверь и убежать. Но куда? Поймают же.

— Купаться будешь? — спросил толстощекий.

Настя думала недолго.

— А можно?

Плаваньем она занималась не больше года, лавров на этом поприще не снискала, но кое-чему научилась. Вдруг ей удастся сбежать вплавь от своих похитителей.

— Мама разрешает, — кивнул толстощекий.

— Мама?!

Настя зависла в раздумье. А если это мама наняла бандитов, чтобы ее Вадим никогда не ушел к Насте? В это невозможно было поверить, но еще совсем недавно Насте и в голову бы не пришло, что мама может устроить ей бойкот. Вдруг ее материнский разум заснул и переродился в чудовище?

— Хочешь, к маме?

— Э-э… Хочу!..

— Она ждет тебя на том берегу, — сказал щекастый.

— И мне можно к ней?

— Можно. Раздевайся… Догола.

— Хорошо!

Настя торопливо вышла из машины. Парень с шарфиком еще только открывал дверь, а она уже сняла олимпийку.

Из «Чероки» вывалился верзила с кривым носом, Настя к этому моменту сняла спортивные брюки. А когда стянула футболку, перед ней, преграждая путь к воде, встал толстощекий. Настя скрестила руки на груди.

— Я же сказал — догола, — Толстощекий повел головой в сторону реки.

Настя кивнула, сняла трусики — в надежде, что ее пропустят к воде. Но Толстощекий и не думал сходить с пути. Сзади стоял парень с шарфиком, справа — машина, слева — кривоносый. Она зажата со всех сторон.

— А мама разрешает тебе раздеваться перед парнями? — спросил Толстощекий, с вожделением глядя на нее.

— Нет! — Настя схватила олимпийку, лежащую на сиденье, но ее вырвали прямо из ее руки.

— А почему ты маму не слушаешься? — спросил Толстощекий.

— Я больше не буду! — Настя умоляюще глянула на него.

Она все поняла, и больше никогда не останется наедине с Вадимом, и пусть мама об этом знает. Может, она смилуется над глупой дочерью и остановит этот кошмар.

— Чего ты не будешь? — Толстощекий хищно усмехался, глядя на нее, как зверь на попавшую в когти жертву.

Он собирался вонзить в нее свои зубы.

— Раздеваться не буду, — жалко пробормотала Настя.

— Раздеваться можно. Одеваться нельзя… Ты же не будешь одеваться?

— Нет.

Настя готова была соглашаться со всем, лишь бы ее только оставили в покое.

— Ты шлюха?

— Нет!

— Ты шлюха, — кивнул Толстощекий.

И, схватив ее за руку, сгреб в охапку.

— Давай в машину! — сказал он кому-то из своих дружков.

Он развернул Настю спиной к себе, толкнул в машину и заставил животом лечь на сиденье водительского кресла. А парень скуластый, с большими как у бабы губами, схватив ее за руки, потянул на себя.

Один тащил ее в салон, другой пристраивался сзади, придерживая ноги. У Насти просто не было никакой возможности сопротивляться. Зато Толстощекий мог делать с ней все, что угодно.

И он сделал. Причем так грубо, что Настя едва не потеряла сознание от боли. И унижения.

Боль притупилась, а кошмар усилился. Сначала ее терзал один, затем другой, а после третьего Настю отпустили. Она упала на траву под колеса машины, мечтая умереть и сгореть в пламени костра. Только огонь мог очистить ее тело.

И очень хорошо, если пепел развеют по ветру. Маме от ее тела не должно достаться ничего… Ну как же она могла так поступить с родной дочерью?

— Ну что, в воду? — спросил губастенький.

— Сама утонула? — хмыкнул Толстощекий.

— Ну.

— После того, как мы в нее напихали?

— Ну, после такого нормальная баба должна утопиться.

— И стать русалкой, — хмыкнул кривоносый.

Настя кивнула, соглашаясь на такую смерть. Станет русалкой, заманит маму в реку и жестоко ей отомстит. Но сначала передушит своих мучителей.

— Тут наглухо надо, чтобы не всплыла.

— Здесь мелко, найдут… В землю надо…

— А лопата?

— Такую попку и в землю?.. — спросил Толстощекий. — Нерентабельно. И неблагодарно… Да и вообще, зачем грех на душу брать?.. Колеса у нас есть?..

Настя догадалась, о каких колесах шла речь. Таблетки растолкли, смешали с водой, и заставили ее выпить этот раствор. Настя и хотела, чтобы это был смертельный яд, но вскоре поняла, что всего лишь засыпает…

Лесю можно было сравнить с нимфой — красивая, полуголая, в прозрачных одеяниях. Но нимфы живут в лесах, в морях, в горах, а у Леси своя среда обитания — публичный дом. Нимфа борделя.

Мартын качнул головой, глядя на полуобнаженную красотку, которая приближалась к нему плавно покачивающейся походкой. Не звучит.

— Что-то не так? — Леся смотрела ему в глаза, как в зеркала, в которых могли отражаться ее недостатки.

— «Нимфа борделя» — не звучит. — Он снова качнул головой.

— Я нимфа, — кивнула она, распахивая прозрачный балахон.

Белый пояс под ним без подвязок, такого же цвета чулки на силиконовой резинке, вместо трусиков — едва заметный нашлепник в форме фигового листка.

— Но не борделя… Я нимфа рая… — сказала она. — Можешь называть меня просто ангелом.

— Ты еще поднимешься, я верю в тебя, — усмехнулся Мартын, вспомнив, что ангелы бывают падшими.

— Издеваешься? — В ее улыбке сквозила обида.

Она ведь приходила к нему сегодня утром, пожертвовав лишним часом своего времени на отдых. И отдалась ему с таким жаром, как будто только с ним ей было по-настоящему хорошо. Как будто она была его девушкой. А он ее не ценил, не понимал. И не стелился ковриком к ее ногам. Как тут не обидеться.