Батья Гур - Убийство в субботу утром

Они пытались заставить его сменить фамилию, но когда он воззвал к памяти отца, устыдились и смолкли. Деловым знакомым и дальним родственникам его представляли как одаренного будущего ученого, блестящего студента. Когда в газетах напечатали список выпускников-бакалавров и среди них значился «Охайон Михаэль, отделение истории (с отличием)», они даже вырезали заметку. Но когда его имя появилось в списке магистров, заметку сохранять уже не стали, хотя он и был одним из трех студентов, окончивших курс с отличием. Правда, к тому времени уже зашла речь о разводе.

Михаэль вновь взглянул на Иувала, чье появление на свет и стало причиной всех несчастий, и спросил, трепля ему волосы:

— Значит, ты помнил, что у меня день рождения? И даже купил мне подарок? А теперь не хочешь отдавать его мне в наказание? Ну, что же ты купил?

С нескрываемой гордостью мальчик протянул ему сверток, и Михаэль с любопытством развернул его. Внутри была книга Джона Ле Карре «Маленькая барабанщица», а на титульном листе надпись детским почерком: «Папе, большому барабанщику, от сына Иувала, маленького барабанщика».

Парнишка слишком сентиментален, в тысячный раз сказал себе Михаэль.

— Ты говорил, что он тебе нравится, — с тревогой на лице сказал Иувал.

Михаэль положил книгу на диван в гостиной, взъерошил сыну волосы, потрепал по щеке и крепко прижал к себе. Старание Иувала доставить ему удовольствие тронуло Михаэля до глубины души. Он вспомнил, как Иувал рисовал для него картинки, когда был совсем маленьким, и все те жуткие коллажи, за которыми мальчик проводил целые дни, вырезая фото из журналов и наклеивая на листы бумаги.

Он тактично спросил о надписи.

— Поймешь, когда прочтешь книгу, — уверенно сказал Иувал, и Михаэль поинтересовался, не показалась ли ему книга сложноватой. — Да, было непросто, пока я во всем не разобрался. Если ты имеешь в виду мой возраст — нет, тогда совсем нетрудно.

В конце фразы голос его сорвался, и он покраснел, передернул плечами и умолк. Михаэль начал читать первую страницу книги, делая вид, что не замечает Иувала, но неловкие движения и срывающийся голос мальчика вызвали у него неодолимое желание обнять сынишку и объяснить ему, что все пройдет, что он сам проходил через такое — неуклюжий, прыщеватый, одолеваемый смутными томлениями. Но Михаэль слишком уважал его достоинство, чтобы позволить себе такое, и единственное, чем он мог сейчас помочь — делать вид, что не замечает его растущего тела, его меняющегося голоса.

Женщина, с которой у него был короткий роман в последний год его брака, однажды обвинила его в том, что он никогда не расслабляется, просчитывает каждое движение. На вопрос: «До каких пор просчитываю?» — она ответить не смогла, но сказала, что он слишком много думает о том, как сделать приятное другим.

Он был задет, но позже часто вспоминал ее слова, особенно когда люди пораженно глядели на него и спрашивали, как он догадался… — иногда словами, иногда только взглядом. Ничто не доставляло ему большего наслаждения, чем благодарный удивленный взгляд другого человека.

Когда Иувал был маленьким, то иногда смотрел на отца с тем же выражением. Позже, однако, Михаэль стал замечать в его взгляде недоверие. Но когда Иувал перехватывал отцовский взгляд, он быстро отводил глаза. Были сцены, да, типичные подростковые сцены. Недавно он принялся обвинять отца в лицемерии. Потом извинился, но Михаэль знал, что он имел в виду то же, что и та женщина много лет назад, он даже забыл, как ее звали.

Зазвонил телефон; Иувал посмотрел на него с отвращением, вздохнул, поднял трубку, послушал минуту и молча передал трубку отцу. Михаэль взял ее одной рукой, пытаясь другой удержать сына, но тот уклонился и бросился на диван, улегся на спину и с отчаянием уставился в потолок.

— Да, — сказал Михаэль. — Вам повезло, что застали меня, я оказался здесь случайно.

— Я звоню из телефонной будки в Рехавии. Я только хотел сообщить до окончания смены, что не произошло ничего подозрительного. Я уже доложил диспетчеру, что все в порядке.

— Совсем ничего? — спросил Михаэль одного из двух полицейских, охранявших дом Хильдесхаймера.

— Было множество передвижений; все утро каждый час приходили разные люди, но я понимаю, что это нормально. Я видел сам объект — живой и здоровый, он беседовал на улице с какой-то очаровашкой.

— Очаровашкой? — переспросил Охайон. Словечко как-то не вязалось с доктором Хильдесхаймером.

— Да, эта дамочка все прохаживалась по улице туда-сюда, стояла возле его дома. Он вышел в булочную, вернулся с батоном хлеба меньше минуты назад и тут встретил ее. Настоящая штучка: платье красное, сама черноволосая.

В трубке послышался шум автобуса, Михаэль переждал и спросил:

— Она вошла вместе с ним в дом? — Получив отрицательный ответ, спросил еще, не заметил ли Хильдесхаймер наблюдения.

— Кто? Старик? Ручаюсь, нет. Он шел, не поднимая головы, чуть в дерево не врезался. Он и красотку заметил, только когда она с ним заговорила. Мы не слышали о чем: стояли слишком далеко. Но он живехонек, никто не пытался на него напасть.

Михаэль промолчал. Наконец полицейский сказал:

— Тогда мы уезжаем. Увидимся завтра, хорошо? — Михаэль ответил утвердительно и повесил трубку.

На часах было четыре. Если самолет из Нью-Йорка прибыл по расписанию, дочь Нейдорф Нава должна была приземлиться час назад.

— Слушай, Иувал, — он повернулся к сыну, развалившемуся на диване с полузакрытыми глазами. — Я должен сначала разобраться с парой вопросов, а потом вернусь за тобой. Пойдем в кино. Что скажешь? — Мальчик пожал плечами, но Михаэль не поверил его напускному безразличию и заключил: — Значит, решено. Мне нужно позвонить, потом я уйду, но вернусь около восьми. Когда тебе завтра в школу?

— Час «Ч» — двадцать минут восьмого… — Иувал застонал. Он ходил в ту же школу, что и Михаэль. Почти весь преподавательский состав с тех пор переменился, но Михаэль по-прежнему испытывал теплые чувства к месту, где провел шесть лет в качестве пансионера и которому считал себя обязанным за все жизненные достижения. — И это в такую погоду! Даже пансионеры не успевают вовремя!

Треть учеников школы была пансионерами. Их тщательно отбирали по всей стране. Американским спонсорам их представляли как «одаренных детей из необеспеченных семей».

— Тебе много задали на дом? — спросил Михаэль, набирая номер Маргоа. Выслушать ответ Иувала ему помешал голос больничной телефонистки, он попросил соединить его с доктором Баумом. Доктор пообещал дождаться главного инспектора Охайона у себя в кабинете.

Иувал поднялся, спросил, нельзя ли поехать с ним. Голос звучал по-детски умоляюще, и Михаэль ощутил ту же грусть, как в тот день, когда впервые отвез сына в детский сад и оставил одного. Он объяснил, что это невозможно, но дал честное слово, что вернется к восьми.