Елена Селиванова - Без белых роз

При доме сад — десять соток. По весне, как расцветут яблони и груши, вишня и слива, кружит голову медовый запах. Обнимет Хабир жену, как когда-то в молодые годы, и ничего и никого ему больше не надо.

— Уж дочь на выданье! Постеснялся бы, — незлобно упрекала жена, но руку мужа с плеч не снимала.

— А что, есть жених?

— Да какой-то детдомовец. Видела раз. Вроде ничего. Высокий, плечистый, мордастый. Да что толку, коль ни кола, ни двора.

— Наживут! У нас с тобой тоже ничего не было. А теперь вон какими деньжищами ворочаешь. И процентики идут…

— Тише ты, охламон! За забором соседи. Услышат — в долг придут просить. А ведь, как говорится, в копнах — не сено, в долгу — не деньги.

— Ой, Нагина, ты, Нагина! — засмеялся Хабир. — Можно подумать, что ты дашь взаймы. Заревешь — да не дашь. И зачем все копишь-копишь? Другие хоть одеваются, по курортам, заграницам ездят, а ты дальше своей стрелочной будки да базара не была. Фуфайку драную, которая навозом пропахла, не снимаешь. Да и мне на люди стыдно показаться: кто теперь ходит в старых рубашках с перевернутыми на другую сторону воротниками?

— Ладно, в эту зарплату куплю тебе сразу две рубашки. А накопим тысяч пятьдесят, на море тебя повезу. Говорят, шибко полезно в морской воде купаться.

…Но на море они не съездили и пятьдесят тысяч накопить не успели. А вот отговорить дочь от замужества с любимым мать смогла.

Поплакала-поплакала Танзиля, а против матери не пошла. Вон брат женился без согласия родительницы, так она его третий год на порог не пускает. Даже внучку не захотела посмотреть, когда сноха в гости приехала.

Вышла замуж Танзиля за сына «состоятельных» родителей, которые на свадьбу единственного сынка не глядя три тысячи бросили. Весело было на свадьбе, да горько после нее. Не пришла любовь в дом. Верно говорят: счастье никаким золотом не купишь. Остался на руках Танзили в память об этом браке слабенький сын-заика.

— Да, Нагина, видно, маху ты дала со своими советами. Лучше бы за детдомовца дочь выходила. Не пьет парень, не курит.

— Я разве хуже своей дочке хотела? — вздохнула жена, не отрывая глаз от проворных спиц. Она вывязывала кайму шали и боялась сбиться со счета.

— С тобой не наговоришь! — махнул рукой муж.

— Лучше пойди быкам сена подбрось! Телкам пойло приготовь, а говорить ночью будем…

— Так ведь уже полночь на дворе, — проворчал Хабир. Но тут постучала в окно кухни соседка:

— Айдате мыться! Баня жаркая, воды много. Мы все искупались. Айдате!

— Сейчас, сейчас! — заторопилась Нагина.

Утром нашли ее в бане недвижимой, на полу валялся веник… Вызвали милицию.

На похороны приехали сын и дочь. Стали искать паспорт умершей и случайно в старом шерстяном носке обнаружили двадцать три сберегательные книжки на тридцать одну тысячу рублей.

У сына язык отнялся: откуда такие деньги? У матери, бывало, копейки не выпросишь. Всегда только и говорила: «Не обижайся, сынок, денег нет. Большой расход на скотину. Одного хлеба — шесть булок в день».

Забыв про похороны, наследники кинулись в сберкассы, где им сказали, что около девятнадцати тысяч завещано дочери, семь с половиной тысяч сыну, а срочные вклады не завещаны никому.

Похоронили Нагину по-мусульмански, без гроба на деревенском кладбище за шестнадцать километров от дома, где когда-то были захоронены ее родители.

На третий день справили скромные поминки. На седьмой помянули усопшую добрым словом: о покойниках плохо не говорят. И начали думать, как разделить наследство.

— Мне от вас ничего не надо. Возьму только девятнадцать тысяч, которые мать мне завещала, — сказала Танзиля.

— А мне завещанного мало. Я с семьей перейду в дом. Отец пусть низ займет, а я с семьей буду жить наверху. Нас трое — он один, — заявил сын.

— Ишь, как хорошо! А отец горб гнул всю жизнь, ему шиш с маслом!

— Тебя же никто из дома не гонит, папа! Бери еще двух коров, двух быков, двух телочек, ковры и все остальное имущество, — рассудила дочь.

— Вам, значит, деньжища, а мне разный шурум-бурум! — возмутился Хабир.

Получив завещанные вклады, уехала Танзиля из родительского дома, не простившись ни с братом, ни с отцом.

Потерял сон Хабир. Что делать? С досады даже напился.

Обидно Хабиру, что жена так с ним поступила. Жили душа в душу. Ни словом, ни делом ее не обижал никогда. А теперь сын хуже врага стал, да и дочь хлопнула дверью и была такова.

Думал-думал и решил, что без суда их спор никто не решит. Подал он исковое заявление в народный суд. На уплату госпошлины пришлось продать корову. Написал он так:

«Жили мы с женой почти тридцать лет. Накопили тридцать одну тысячу рублей на двадцати трех сберкнижках в трех сберегательных кассах. Мне она ничего не завещала, а почти все деньги оставила детям. Я прошу эти завещания признать недействительными и взыскать с детей в мою пользу половину всех сбережений».

На суд, как на похороны, съехалась вся родня. Кто из Казани, кто из Ферганы, кто из Челябинска. Собрались до суда поговорить, но поссорились и даже передрались.

Первый суд отложили, так как Танзиля подала встречное исковое заявление о разделе дома, гаража, скота и другого имущества. Не забыла и про ковры.

— Надо оценивать дом, скот и вещи и оплатить госпошлину шесть процентов от той суммы, на которую вы претендуете, — сказал судья и как бы про себя добавил: — Откуда такое богатство у людей!

— Как откуда? — воскликнул Хабир. — Мы с женой печки клали в поселке. Одна печка — пятьдесят рублей. После отела коров жена надаивала молока чуть не по сорок литров.

— Шали пуховые мама вязала, продавала и складывала копеечку к копеечке, — вставила слово Танзиля.

Ей не хотелось упускать из рук завещанного богатства, но и тратить деньги на госпошлину было жалко. И решила она пойти за помощью и советом в коллегию адвокатов. Там должны были подсказать, как выйти из положения. Мать всю жизнь учила: «Деньги есть — ты человек. Нет денег — ты никто». И вот у нее, Танзили, теперь много денег, а никакого душевного покоя.

…Занесло снегом камень, под которым лежала мать. Не найти его на кладбище зимой. Отец же сказал, что весной приедет и плюнет на могилу жены, а дети ему теперь стали хуже заклятых врагов. Раздор, посеянный разделом наследства, вытравил из памяти все хорошее…

Произошел редчайший случай. Сын поднял руку на отца. Кого не возмутит это?! Устроить самосуд, когда тут же, рядом, в центре большого города, — милиция, суд, прокуратура. В конце концов, если тебя обидели, позови на помощь соседей — тебе помогут.

— Почему же ты не позвал на помощь?

— Не мог…

— А бить отца мог? — спросил подсудимого прокурор.

— Я виноват и не прошу оправдания.