Елена Селиванова - Без белых роз

В центре большого города, в многоэтажном доме, произошла эта трагедия. Кто в ней виноват? Я ищу ответа на вопрос в показаниях соседей — тех, кто жили с Барановыми на одной лестничной площадке, за стеной их квартиры или в одном подъезде. Люди как люди. Николай Васильевич из соседней квартиры — заместитель директора одного из заводов. Человек степенный, солидный. Он авторитетно заявил суду:

— На месте Василия никто не выдержал бы. Парень он тихий, скромный. Если бы не он, то кто-нибудь из родителей давно погиб бы в пьяной драке. Василий разнимал их, уговаривал, упрашивал…

Мария Федоровна, проживающая этажом ниже, рассказывала, что неоднократно поднималась к Барановым, стыдила: «Почему у вас постоянный шум и стук? Потолок наш уже в трещинах…» Жестянщик издевался: у него, мол, очень болит желудок, вот он и бегает по квартире, чтобы облегчить боль. Жена его молча отходила от дверей, а Василий все реже и реже показывался на глаза соседям. Ему было стыдно за родителей.

Судьи удалились в совещательную комнату для вынесения приговора. С опущенной головой сидел на скамье подсудимых Василий. Высокий, худой, очень похожий на мать, сидящую на другой скамье. Такой притихшей и оробевшей ее раньше никто не видел.

Долго совещались судьи, обсуждая все, что было против подсудимого и за него, и пришли к выводу, что преступление совершено в состоянии внезапно возникшего сильного душевного волнения. Учтя все это, суд приговорил Василия Баранова к двум годам лишения свободы условно.

…Истории, происшедшей в доме № 49, могло бы и не быть, если бы на защиту подростка коллектив техникума, где он учился, родственники, которым он писал, и близкие соседи встали значительно раньше. К сожалению, все, что творилось в доме Барановых, многие из них считали «сугубо семейным делом».

«Здравствуй, мама! Твое письмо получила. Больше писем в таком духе не пиши. Отвечать не буду. Я веду себя хорошо. Не балуюсь. Мою руки перед едой. Когда перехожу улицу, смотрю налево, потом — направо. Не играю со спичками. Не пью холодной воды. Марина».

Это письмо мать передала судьям. Когда его читали, подсудимая, уставившись в потолок, усмехалась. Мол, стоило такую галиматью везти из Краснодара на Урал? Да и кто поймет, что вложила она, Марина, в эти строки? Надо было читать между строк, а не то, что написано черным по белому.

Марина перевела взгляд на мать. Зло сверкнули суженные глазки.

…Марину из Краснодара отправили в далекое уральское село к тете: пожить, поостыть от бед-неурядиц. Все поначалу шло неплохо. Только вдруг по селу прошел слушок: ночевала в доме парня из своего класса…

Подружка, потупив глаза, сказала:

— Марина! Мама не разрешает мне с тобой дружить. Ей учительница посоветовала: «Лучше бы ваша дочь держалась подальше от этой новенькой… Ну и что — отличница? Про нее тут говорят всякое. Зря не скажут».

— А что ты ответила подруге? — спросил подсудимую один из народных заседателей.

— Дуры, — сказала, — и ты, и мать. И учительница тоже набитая дура!

Не заходя в дом тетки, она села на первый проходящий автобус и уехала в город на вокзал. Решила вернуться в Краснодар к матери.

— А почему не зашли попрощаться к тете? Ведь вы прожили у нее больше двух месяцев, — поинтересовался заседатель.

— Вот еще! Чего с ней прощаться, если она на меня руку подняла. Да зачем вам все знать? Вы судите меня, что я украла транзисторный приемник и девчонку порезала. Виновной себя признаю… Что вам еще от меня надо?..

Марина замолчала. Длинной показалась ей эта минута. Кто знает, о чем она думала? Может, о том дне, когда отец, оставляя семью и уезжая на Север, пообещал привезти белого медведя. Не игрушку, а настоящего… Может, о том, как, получив от него письмо, мать приняла какие-то таблетки и, крепко прижав дочь, стала несвязно говорить:

— Мне плохо. Если умру, не вздумай поехать к отцу! Он нехороший человек. Он бросил нас. Лучше иди в детский дом или к любой из бабушек, только не к нему.

— Отец не хуже тебя! Из-за того, что будет платить алименты, он машину купить не сможет.

— Доченька, я умираю!

Марина опомнилась, когда мать упала на пол.

Мать долго лежала в больнице. Ее навещали соседи и сослуживцы, даже свекровь приехала из другого города.

— Горюшко ты мое, горе! Я сразу говорила, раз жизнь не идет — лучше разойтись, не мучить друг друга и дите не калечить…

— Ну, ладно тебе, бабушка, распричиталась. Папка тоже хороший гусь. И при мне мать ругал, и перед отъездом приказал: «Не слушай ее!»

— Оба хороши! Да ты кушай, кушай! На вот тебе куриную ножку. Похудела-то как! Осунулась… Поди, учиться-то стала хуже?

— Уже две четверки в табеле. Научишься с ними. Так они мне, бабулька, надоели, эти родители…

Мысли подсудимой прервал судья:

— Так почему же вы решили вернуться к матери, если перестали ее уважать?

— А куда мне деться? Куда? Я обиделась на всех. И на тетку: нашлась воспитательница с кулаками. Выдеру, говорит, тебя, как сидорову козу. На все село кричит: «Я тебе, шлюха, покажу, как письма блатные получать!» Разве я виновата, что мне прислали письмо: «Мы тебя под землей найдем! Тебе осталось жить немного». Если бы тетка умной была, она бы за меня заступилась, а не набросилась с кулаками… Вот и приехала я на вокзал, а денег на билет нет… Решила пойти по квартирам с тетрадкой, как будто выясняю, нет ли первоклассников, а если хозяева отвернутся или в другую комнату уйдут, то украду денег на билет в Краснодар. В квартире, где живет вот эта девочка, я взяла приемник. А когда она меня укусила, я схватилась за ножик… Перед отходом поезда меня задержали…

Подсудимая замолчала. Вроде сказала все. Что еще от нее ждут? В это время, как в школе, подняла руку потерпевшая:

— Я ее укусила потому, что она мне руки веревкой хотела связать.

При задержании у Марины нашли два письма. Написанные разными почерками и разными карандашами, они начинались одинаково: «Здравствуй, Мурка!»

В одном письме угрожали:

«Не забудь про левую руку! Если ответа от тебя не дождусь, то будет все, как я обещал. Дормидон приедет после 2 февраля, только не знает, как найти тебя, девочку-паиньку, как до тебя добраться».

— Что вы скажете в последнем слове? — спросил Марину судья после того, как выступили прокурор и адвокат.

Она бы сказала много. Несколько ночей не спала, думая, о чем просить суд в последнем слове. Даже половину ученической тетрадки исписала. Соседка по камере уговаривала начать так: «Прошу прощения у потерпевшей и у своих родителей…»

Такое начало Марине не понравилось. Ни она у них, а они пусть просят прощения, что натравливали друг на друга. Может, назло им, дорогим родителям, она и пошла в компанию Дормидона, Генки и Андрея, закурила там первую папиросу и выпила первую рюмку водки, а потом до утра бродила по городу, хоть и хотелось пойти лечь в свою постель. Мать была аккуратной и любила в доме порядок. Как ей хотелось вывести родительницу из себя и добиться, чтобы та ее оскорбила! Тогда бы нашелся повод уехать к отцу на Север. Подальше от дома и от этой компании подонков. Пугать надумали. Руку обожгли, добиваясь клятвы, что никому не расскажет о их грязных делишках. Вспомнила, как они хохотали, узнав, что она хочет стать следователем. Добились своего: кто ее теперь, с судимостью, примет в юридический институт?