Александр Горский - Не наше дело

— Да, Хранитель действительно выдающийся человек, слышал бы ты его десятидневные проповеди.

— Кстати, почему десятидневные?

— Как почему? — переспросил Альбер. — Девять дней мы работаем, а десятый день, Обретение, посвящен отдыху. В этот день по утрам Верховный хранитель проповедует в храме.

— И что же он проповедует?

— Никто не знает, какая будет тема проповеди, от этого вдвойне интересно. Ладвика приходят послушать и простые горожане, и члены совета, включая конунга. Верховный хранитель является членом совета, но там никогда не выступает. Кстати, я думаю, уже самое время присоединиться к Хранителю и отобедать. Могу сказать, ты первый из людей, прибывших с Большой земли, кого Хранитель удостоил подобной чести.

— Надо же, а я с пустыми руками в гости пришел. Неудобно как-то.

— Ничего страшного, — взмахом руки архивариус отверг мои сомнения, — все, что нужно, чтобы войти в дом Хранителя, — это открытое сердце и чистые помыслы.

— Ясно, это все про меня, — не стал я разочаровывать Альбера.

— Подожди немного, я уберу свитки.

Так же бережно, как и принес, архивариус взял в руки пропитанный кровью кусок кожи и удалился в соседнюю комнату, затем вернулся за свитком с клятвой. Пока Альбера не было, я успел сделать пару снимков реликвии на телефон.

В доме Хранителя нас встретил тот же слуга, который отпирал входную калитку. Не говоря ни слова, он провел нас в столовую. Обед не поражал разнообразием блюд и тем не менее был хорош. Для начала Ладвик угостил нас ухой. Рыба порадовала меня не только вкусом, но и отсутствием мелких костей, а по ощущениям сильно напоминала муксун, которым меня неделю беспрерывно кормили на Ямале. Затем мы сразу перешли к десерту. Десерт мне понравился еще больше, чем рыба. Такое, знаете ли, нечто воздушное из взбитых сливок и голубики. Не знаю, правда, из чего они делают тут сливки с учетом того, что на острове нет животных, дающих молоко. Хотя, кто знает. Может, они песцов доят? Я не стал спрашивать. Гартман прав, есть вещи, которые лучше не знать. К десерту прилагалась ягодная настойка. Я люблю ягодные настойки, особенно если сахара в них поменьше, а градус побольше. В этой соотношение было идеально. Я с удовольствием опустошил стаканчик, и Альбер мгновенно вновь его наполнил.

— Я вижу, что сегодня не постный день.

Содержимое второго стаканчика показалось мне еще вкуснее первого. Так оно обычно всегда бывает. Самая вкусная, на мой взгляд, — третья рюмка, дальше вкусовые рецепторы окончательно притупляются, и становится почти все равно, что пить.

— Постный день, что это? — Ладвик маленькими глотками потягивал настойку.

— В той религии, что распространена у нас, есть так называемые посты — время, когда люди накладывают на себя ограничения в пище, например, полностью не едят мясо, рыбу, вообще все, что связано с животными.

— Это тяжело вытерпеть, — покачал головой Альбер, — должно быть, в этот день вы все отдыхаете.

— День? — Я возмущенно фыркнул. — Если бы день. Я, если честно, не знаток всех этих религиозных правил, знаю только, что самый долгий пост длится сорок восемь дней.

Ладвик поставил стаканчик на стол и недоверчиво смотрел на меня.

— Сорок восемь дней? Не хочу обижать тебя неверием, но, должно быть, Эдди, ты что-то путаешь.

— Если бы, — я тоже отставил свой стакан, — так и называется — Великий пост. Ровно сорок восемь дней, из года в год так.

— Жестокий обряд, — Ладвик был задумчив, — странно, что, так продвинувшись вперед в развитии умений и ремесел, вы до сих пор практикуете подобные, — он помялся, не зная какое слово употребить, — методы. Человек, как и чайки, и многие другие существа, всеяден от природы, и ограничивать его в каком-то из видов пищи — это значит идти против воли богов, сотворивших этого человека. А терпеть подобное сорок восемь дней — это же похоже на пытку!

— В вопросах веры трудно прийти к единому мнению. — Я решил занять нейтральную позицию.

— Это вопрос не веры, это вопрос отношения к человеку, — стоял на своем Ладвик, — церковь должна облегчать жизнь людей. У них и без нее много проблем. А ни голодом, ни телесным самоистязанием душу не насытишь и не очистишь. Они питаются из разных источников. Но, наверное, я тебя уже слишком утомил подобными беседами. Да и у нас с архивариусом есть дела, требующие нашего внимания.

Очевидно, я сам уже надоел Ладвику, и он решил меня выпроводить.

— Завтра ты сможешь увидеть и другие наши реликвии, Альберу найдется чем удивить, — Хранитель вышел во двор, провожая меня, — к сожалению, сейчас он не сможет проводить тебя, но я думаю, ты уже неплохо освоился и сможешь найти дорогу к вашему поселению. Погода сегодня благоприятствует пешим прогулкам.

— Нет проблем, — я улыбнулся как можно шире, — дорогу я знаю. К тому же я хочу еще заскочить к конунгу, поговорить с ним о вчерашних поисках преступника.

— Вот как? — Хранитель удивленно приподнял брови. — Ты разве не знаешь, что поиски преступника оказались безрезультатны? Мне даже кажется, было бы лучше, если бы вчерашнего дня вовсе не было. Все стало слишком запутано. Человеческим умом понять это невозможно.

— Не думаю, что все так сложно. Из всех ответов правильным чаще всего оказывается самый простой. Если преступника не нашли, значит, его не было на площади. Либо он был, но его недосмотрели.

Ладвик с грустью смотрел на меня.

— Когда-то я тоже верил, что на все вопросы есть простые ответы. Сейчас я думаю, что на некоторые вопросы ответов вовсе не существует.

Не попрощавшись, он пошел через двор. Мы с Альбером молча смотрели ему вслед, пока Хранитель не скрылся в доме.

— До завтра, Альбер!

— Всего доброго, Эдди, — отозвался, склонив голову, архивариус.

В здание совета меня не пустил стражник, сказав, что внутри никого нет. Я попытался узнать, где находится дом конунга. Стражник угрюмо посмотрел на меня.

— Те, кого конунг хочет видеть, знают, где он живет. Он что, приглашал тебя в гости?

Спорить было бессмысленно, особенно мне не понравилась рука в кожаной перчатке, опустившаяся на рукоять меча. Перчатки у меня не было, меча тем более, а дискуссия предполагает некоторое равенство сторон. Я побрел через площадь по направлению улицы, ведущей из города. Я уже почти пересек всю площадь, когда где-то вдалеке послышался знакомый рев мотора. Я остановился и обернулся. Рев, издаваемый квадроциклом, становился все громче, и через несколько мгновений Фрея, стремительно влетев на площадь, остановилась возле здания большого совета. Шлема на ней не было, но с учетом того, что автоинспекцию в Гонду’русе еще не учредили, штрафов ей можно было не бояться. Да и в любом случае, папенька все равно бы отмазал.