Александр Горский - Не наше дело

— Еще красивее? — изумился я. — Тогда тебе надо немедленно закрыть глаза, иначе можно ослепнуть от такой красоты.

Я быстро присел, и солнце ударило ей в глаза. Фрея со смехом зажмурилась. Я потянулся к ней и легким касанием поцеловал ее в губы. Фрея вздрогнула, но не отстранилась, и тогда я поцеловал ее по-настоящему. Или, быть может, это она меня поцеловала? Мы впились друг в друга, словно два вампира, так, словно мы пытались доказать один другому, кто любит сильнее, кто сильнее требует к себе любви. Когда мы наконец смогли разорвать этот бесконечный поцелуй, я хватал губами воздух и не мог надышаться, словно рыба, выброшенная на берег, беспомощно хлопая жабрами. Я снял очки и сунул их в чехол, который всегда носил в кармане куртки. Когда ты постоянно носишь очки и вдруг снимаешь их перед кем-то, возникает ощущение, что наконец ты показываешь человеку свое настоящее лицо. И ты с волнением ждешь, а понравится ли оно, твое настоящее лицо.

— Какие у тебя ресницы, — Фрея внимательно меня разглядывала, — у наших мужчин нет таких ресниц.

— Ты была вчера на площади? — Я вновь потянулся губами к ней. — Ты там разглядывала мужские ресницы?

— Дурак, женщин туда не пускали.

Она надула губки, так, как это делают женщины во всем мире, во всяком случае, в Питере, Москве, Хельсинки и Париже. Да, парижанка у меня тоже была. Но только здесь и сейчас я смотрел на эти приоткрытые, готовые к поцелую губы и не думал о сексе. Я вообще ни о чем не думал, потому что, когда ты влюблен, думать незачем. Надо просто любить.

Я в задумчивости один за другим бросал камни в озеро. Как говорят китайцы, хочешь попасть в центр круга, брось камень в воду. Я бросал без промаха. Фрея, прижавшись к моему плечу, смотрела на разбегающиеся по воде круги.

— Как быстро они исчезают, — прошептала Фрея.

— Кто?

— Круги на воде, — она прильнула ко мне сильнее, — я думаю, что лучше быть тем, в кого бросают камни, чем самому стать таким камнем и потом лежать где-то на глубине и во тьме всеми забытым.

— Ты уже настоящий философ.

— Философ? Что это?

— Это такие люди, которые сидят на берегу, смотрят на воду, а потом говорят красивые фразы, которые выкладывают в Инстаграм.

— Что делают? — окончательно запуталась Фрея.

— Не обращай внимания, я знаю столько ненужных слов, и порой они из меня непроизвольно выскакивают.

Я взглянул на часы, прошло уже больше часа с тех пор, как мне удалось вызвать по рации Гартмана.

— У тебя что-то случилось? — Гартман явно не предполагал, что я могу вызвать его без повода.

— Да. Мы выехали на квадроцикле за город, а когда собирались возвращаться, у нас кончилось топливо. Вот я и подумал…

— Что уважаемому профессору больше нечем заняться, как метнуться на базу и привезти вам канистру с бензином. Кстати, говоря «мы» — это значит, ты с Фреей?

— Вы, как всегда, проницательны, Юрий Иосифович.

Рация захрипела, судя по всему, Гартман смеялся.

— Хорошо, где вас найти? Я не хочу спрашивать Зиверса.

— Если вы повернетесь чуть левее, то я помашу вам рукой.

— Ты что, меня видишь?

— Бинокль — полезная штука. Я на берегу, смотрю, как вы рыбачите.

Ежедневно Гартман в компании своих коллег выезжал на лодке к центру озера, туда, где глубина его была максимальна. Они производили замеры температуры воды, а также брали глубинные пробы, пытаясь по уровню сероводорода и прочей гадости определить, как крепко спит вулкан и через сколько миллионов лет он проснется. Ученые любят делать бессмысленные вещи.

Гартман наклонился ко дну лодки. Когда он выпрямился, в его руках тоже был бинокль. Прижав его к глазам, он начал осматривать берег. Я помахал ему рукой.

— Я вас вижу, — снова ожила рация.

— Аналогично, профессор.

— Значит так, — вздохнула рация, — мы здесь скоро заканчиваем, но до берега добираться довольно долго, да и потом не меньше часа еще пройдет. Так что загорайте.

— Что-то больно пасмурно.

Облака действительно полностью затянули небо. Озеро парило, и клубы серого тумана все больше закрывали маленькую фигурку профессора, сидящего в игрушечной лодочке.

— Ничего, ультрафиолет сквозь тучи проходит, — буркнул Гартман, — все, отбой.

Наконец вдалеке послышалось тарахтение мотора. Я встал и увидел небольшое облачко пыли, постепенно приближающееся к нам. В отличие от Фреи, профессор перемещался в пространстве неторопливо вне зависимости от того, шел он пешком или ехал на квадроцикле.

Я повернулся к Фрее и быстро поцеловал ее в губы. Я надеялся, что Гартман ничего не увидел. Профессор действительно ничего не видел. Он догадался.

Подъехав, Гартман вежливо поприветствовал Фрею и кивнул мне:

— Канистра сзади, заправляйся и поехали.

Я быстро заправил квадроцикл Фреи и показал указатель уровня топлива.

— Если остается совсем мало, то за город лучше не выезжать. Скажешь мне, и я привезу еще бензин.

— Хорошо, — кивнула Фрея, — мы завтра увидимся?

Ничто другое ее сейчас не интересовало.

— Конечно, с утра я буду у Ладвика, а потом могу прийти к тебе. Только где мне тебя искать? В совете?

— В совете не стоит, — она задумалась, — выйдешь из города по той же улице, по которой обычно входишь, пройдешь примерно половину пути от города до стражи, там небольшая рощица.

— Помню, что-то росло.

— Вот там и жди меня. Когда солнце будет в зените, я приду, — она подмигнула мне, — или приеду.

— Хорошо, принцесса.

Мы оба замерли, не зная, как поступить.

— Да целуйтесь уже — и поехали, — не вытерпел Гартман.

И мы вновь уже который раз за день уткнулись друг в друга распухшими от поцелуев губами.

— Как далеко у вас все зашло? — Гартман ехал медленно, равномерный рокот мотора позволял спокойно разговаривать. — Понятно.

Мое молчание говорило само за себя.

— И что будет дальше? — продолжал пытать меня профессор.

— Время покажет, — пробормотал я.

— Лучшим вариантом было бы отдать тебя Зиверсу, чтобы он запер тебя в изоляторе. Посидишь так полгодика до прихода корабля. А потом отчалишь. И никому больше жизнь испортить не сможешь.

— Вы ничего не понимаете! — выкрикнул я с обидой.

Гартман остановился. Ко мне он не повернулся, и я все так же смотрел на толстую складку жира на его шее.

— Что я не понимаю, Эдик? У меня уже внуки, что я могу в этом не понимать? То, что ты по уши влюбился, да? Это я прекрасно понимаю. То, что ты думаешь, что это совсем по-другому, не так как с однокурсницами? И это я понимаю. — Он наконец обернулся. Его ноздри раздувались от возмущения. — Но только я, в отличие от тебя, понимаю, что у всего этого нет будущего.

— Это как вы определили?

— Что тут определять? — кипел Гартман. — Вы не просто разные люди, вы разные биологические виды, вы из разных миров.