Мария Воронова - Второй ошибки не будет

Вдруг раздается резкий звук. Черт, ко мне так редко ходят гости, что я не сразу соображаю, что это дверной звонок. Я заглядываю в глазок, и сердце екает. На площадке нетерпеливо переминается с ноги на ногу Мануйлов, дражайший супруг Алины Петровны. Когда-то я мечтала об этом, но сегодня слишком хорошо понимаю, зачем он здесь, поэтому отбрасываю мысль переодеться и открываю прямо так, в халате.

Войдя, он озирается и тяжело вздыхает. Красивое лицо мудро, печально и доброжелательно. Я выдавливаю из себя ностальгическую улыбку, хотя знаю, что единственное, что он сейчас испытывает, это сожаление, что проблему нельзя обсудить по телефону.

– Ничего не изменилось, – произносит он, садясь на старый венский стул.

Я остаюсь стоять. Делиться с ним своим тортиком не собираюсь.

Выдержав эффектную паузу, гость насупливает брови, отчего становится особенно похож на артиста Тимоти Далтона из многосерийного фильма «Джен Эйр», который недавно показывали по телевизору.

– Что это за выходки ты себе позволяешь? – сурово спрашивает он.

Пожимаю плечами.

– Алина – твоя начальница, нравится тебе это или нет, и ты обязана делать то, что она говорит.

– Извини, но в данном случае это не работает. Она может поручить мне провести экспертизу, при соблюдении определенных правил может приказать мне сделать это сверхурочно, может по производственной необходимости перевести меня на другую работу, словом, довольно много всякого Трудовой кодекс позволяет ей со мной сделать, но влиять на результат экспертизы она не может никак, уж прости. Тут я должна довериться биосредам и реактивам.

Мануйлов закидывает ногу на ногу, глядит на меня исподлобья и бурчит, что не надо притворяться дурой и объяснять ему прописные истины.

Я пожимаю плечами и не понимаю, больно мне или нет. Вроде что-то ноет, как старые шрамы на непогоду, но не тянет даже на тень былых страданий.

– Ты где вообще живешь? В хрустальном замке?

– Как сам видишь, нет.

– Так какого черта выделываешься, как вошь на гребешке? Можно подумать, ты ни разу не мухлевала с результатами!

– Ни разу.

– Да ладно! – Он смеется, раздельно выговаривая каждое «ха», будто выбивает азбуку Морзе, – никогда в это не поверю.

– Дело твое.

– Ты вообще понимаешь, какие это люди и что они с нами сделают, если мы не пойдем им навстречу?

Я смеюсь:

– Да? И как, интересно, они собираются сделать мою жизнь еще хуже, чем сейчас? Лично мне такой способ неведом.

– Будешь дальше выделываться, так немедленно узнаешь.

– Слушай, дорогой, – говорю я, – ты так хорошо по мне проехался, что уверяю тебя – даже если меня расстреляют, будет только лучше.

Мануйлов морщится:

– Знаешь что, Иннуля, не надо песен! Мы оба знаем, кто из нас виноват.

Пожимаю плечами. Видимо, имеюсь в виду я, что ж, ничего нового. Одинокие люди всегда сами во всем виноваты. Мой гость шарит по карманам и, не спросясь, закуривает. Я молча смотрю, как он привычным, машинальным жестом подвигает к себе хрустальную пепельницу. Да, она стоит там же, где и шесть лет назад, я не выкинула ее и не разбила, хотя сама не курю. Он закидывает ногу на ногу, стул под ним тоскливо скрипит. Потяжелел седок, заматерел…

– Сейчас не время сводить старые счеты, – бросает Мануйлов между затяжками, – и от твоего ослиного упрямства пострадаешь, кстати, прежде всего ты.

– Спасибо за заботу, но не волнуйся обо мне. Я привыкла к неприятностям.

– Значит, нет?

– Нет.

Мануйлов с силой тушит сигарету в моей пепельнице и встает. Глаза белеют, лицо искажается. Он гневлив, я помню.

Он подходит близко, как для поцелуя, и смотрит сверху вниз.

– Значит, так! Завтра ты пойдешь на работу и напишешь то, что тебе говорят, – шипит он.

Я смотрю, как в уголках его рта мелко пузырится слюна, и думаю, что нужно обещать все что угодно лишь бы только он ушел, но какой-то черт толкает меня под руку, и я говорю, что фальсифицировать заключение не стану.

– Да что ты о себе возомнила, корова! – орет Мануйлов. – Ты никто и звать тебя никак. Завтра передадим другому эксперту, а тебя пинком под зад.

Я делаю вид, что смеюсь:

– Простите, а у нас разве вернули крепостное право?

– Для таких как ты и не отменяли его, уж не сомневайся. Три опоздания, и полетишь по статье, а мы еще тебя дерьмецом польем так, что никуда в приличное место на работу не возьмут.

Мануйлов успокаивается, снова опускается на стул и закуривает новую сигарету.

– Вывела меня, дура!

– Тебя сюда никто не звал.

Обида легонько колет мелкими иголочками, как бывает, когда восстанавливается кровоток в замерзших руках или ногах, но я знаю, что поддаваться ей нельзя. Не дай бог выйти из равновесия, встретиться лицом к лицу с собой и понять, как чудовищно ты изуродовала своими собственными руками свою собственную единственную и неповторимую жизнь. Если осознать, что с тобой на самом деле происходит, то рухнешь в бездну, на дне которой или самоубийство, или беспросветный алкоголизм, что по большому счету тот же суицид, только растянутый во времени.

Нет, если думать, вспоминать и сердиться, то пропадешь. Только апатия и чай с тортиком, ибо единственное спасение – это анабиоз.

– Господи, какое счастье, что я на тебе не женился, – вздыхает Мануйлов, – а ведь хотел.

– Не ври!

– Хотел, но, слава богу, вовремя понял, что с тобой что-то не так.

– И что же? – спрашиваю, хотя ясно, что не надо.

Мануйлов смеется:

– Да ты в зеркало на себя посмотри! Раскисшая баба! Ну что ты лезешь со свиным рылом, что строишь из себя, я же помню, что ты дерьмо готова была жрать с лопаты ради лишнего рубля, а тут вдруг принципиальность взялась не пойми откуда.

Нет, нельзя его слушать, он специально так говорит, от злости.

Тем временем Мануйлов достает из внутреннего кармана пиджака бумажник и вынимает оттуда розовую купюру:

– Хочешь?

– Убери.

– Ты же за копейку удавишься!

– Ничего подобного.

– Неужели? А что ж магнитофон мне не отдала? Кстати, я через полгода уже купил новый, так что не думай, что ты сильно меня тогда уела.

Точно, магнитофон, серебристый «Шарп», чудо техники, последний на тот момент писк моды, лежит у меня в дальней кухонной тумбочке вместе с тяжелой латунной ступкой, туркой и формочками для печенья. Это утварь для семейных людей, поэтому тумбочка не открывалась уже много лет.

Тогда я думала, что он откладывает деньги на нашу свадьбу, а он купил магнитофон и женился на Алине Петровне.

Я не отдала «Шарп» не потому, что он был куплен на мои средства, хотя, в сущности, дело обстояло именно так, все бытовые расходы лежали на мне, нет, я притырила его из совсем других соображений. Все было сказано, точки над «и» расставлены жестко, но я почему-то надеялась, что он придет за магнитофоном и тогда я найду какие-то волшебные слова и смогу уговорить его остаться.