Мария Воронова - Жертва первой ошибки

А интересно, кстати, откуда Виктор Николаевич вообще узнал, что двадцать лет назад Макаров выловил серийщика? Он тогда еще лежал в пеленках, максимум посещал детский сад, но в любом случае новости криминального мира находились вне сферы его интересов.

В СССР подобные преступления не афишируются, наоборот, старательно заметаются под коврик, стало быть, и гениальным сыщикам не воздают всенародных почестей. О том, что Макаров переведен из тьмутаракани в Ленинград не по дикому блату, а потому, что блестяще раскрыл серию убийств, какое-то время шептались в кулуарах, но вскоре позабыли.

Откуда это стало известно Зейде, человеку пришлому, не имеющему отношения к правоохранительным органам? Вопрос не праздный. Хотя… Его же привела Гортензия Андреевна, а от этой дамы ничего не скроешь. Наверняка она наводила справки о всем семействе Макаровых, когда сцепилась с Татьяной, запомнила, а теперь пригодилось.

Наступили жаркие дни, в городе было душно и пыльно, Татьяна пилила его, что они до сих пор не купили дачу, мол, у всех есть, только они одни травятся выхлопными газами. Ленке надо отдохнуть после учебного года, поправиться, набраться сил, а к бабушке она в этом году наотрез отказывается ехать.

Федор слушал, кивал, обещал и не напоминал жене, что коммунизм пока не победил, поэтому такая прозаическая вещь, как деньги, до сих пор еще в ходу. Он отлично зарабатывал, но содержал семью из трех человек на весьма широкую ногу. Вклад жены в семейный бюджет был скромен, Ленка училась, а деньги имели свойство расползаться неведомо куда. Обе женщины хотели хорошо одеваться, правильно питаться, остальное жена спускала на наведение красоты, а дочь – на всякие молодежные штучки типа кассетного магнитофона. Взяток Федор не брал, так что жили, по сути, от зарплаты до зарплаты. Естественно, это было не от зарплаты до зарплаты рядового следователя или рабочего. Всегда оставалось на отпуск у моря, на поход в ресторан компанией или вдвоем с женой, на театры и прочие культурные развлечения.

Открывая служебную машину, Федор едва не обжегся о ручку, сверкающую металлом в лучах заходящего солнца. Асфальт сделался мягким, как пластилин, дышал жаром и смолой, и чахлая городская листва пожухла и не давала тени.

Кажется, жаркий выдался денек, а он и не заметил. Значит, Татьяна точно начнет донимать его насчет дачи, как было бы прекрасно оказаться там. После знаменательной поездки в баньку она сблизилась с первыми дамами города, которые все сейчас сидят по дачам, и Таня хочет быть не хуже, чем они. Федор не говорил жене, что ждет перевод в Москву, боялся сглазить, а теперь, наверное, придется признаться, чтобы отвязалась со своими землевладельческими инициативами.

Откинувшись на спинку сиденья, Федор закрыл глаза. А черт возьми, хорошо бы действительно оказаться сейчас на берегу залива. Вода маслено переливается, пахнет йодом и немножко гнилью, где-то на горизонте видны очертания корабля… Под легким ветерком шумит соломенный камыш, а Глаша шлепает босыми ногами по кромке прибоя, и маленькие ленивые волны слизывают ее следы.

– Высади здесь, я прогуляюсь, – сказал он водителю, – в машине душно.

Тот затормозил возле перекрестка. Летом Федор переодевался в форму на работе, и сейчас, одетый в простые льняные брюки и рубашку с коротким рукавом, не выделялся из толпы. Он проехал на метро до нужной станции и в замешательстве остановился в массивной колоннаде перед вестибюлем. Как доехать до ее дома общественным транспортом, он не знал, а пешком было далековато.

Впрочем, помечтать о несбыточном можно и здесь.

Мимо прошла грозная старушка и так цыкнула на него, что Федор скорее отступил за колонну. Вспомнилось, как на уроке истории проходили, что такие толстые массивные колонны с круглой капителью называются дорическими.

Глаша, наверное, давно дома, пьет чай перед телевизором или читает книжку. Или давно забыла о странном немолодом прокуроре и лежит сейчас в объятиях своего ровесника. Так скорее всего.

Не успел он это подумать, как Глаша вышла из вестибюля, с трудом открыв тяжелую дверь. Сердце екнуло, заколотилось, но даже сквозь радость встречи он заметил, что девушка выглядит очень плохо. Лицо осунулось, поблекло, взгляд потух. Щиколотки распухли и казались совсем толстыми, как эти колонны.

– Что с вами? – вырвалось у него.

– Ах, это вы… Какими судьбами?

– Да я сам не знаю, как здесь оказался. Так что с вами, Глаша? Вы больны?

Она улыбнулась краешком рта.

– Нет, не волнуйтесь. Просто одиннадцать часов у операционного стола никого не красят. Я еще и воняю, кстати.

– Не слышу.

– Вдохните поглубже.

Федор зачем-то послушался и втянул носом воздух.

– Боже, какая гадость! Что это?

Глаша засмеялась и медленно пошла к трамвайной остановке. Федор последовал за ней.

– Так что?

– Какая разница. То, что поможет вам больше обо мне не думать.

– Не поможет. Скажите, мне просто интересно. Вроде знакомый запах, да не тот.

– Карболка. Ездили оперировать в одну странную больницу…

Тут подошел трамвай, и Глаша побежала за ним неловко, как уточка. Федор вскочил за ней, досадуя, что не успел предложить такси.

Железная коробочка двинулась по рельсам, слегка покачиваясь и позванивая на поворотах. Федор бросил в кассу шесть копеек и оторвал два билетика. Быстренько проверил – счастливого не выпало. Вагончик шел полупустым, и они сели на двойное место, Глаша у окна, Федор рядом. Как тогда, в самолете.

Он приобнял ее за плечи и притянул к себе, чтобы ей было удобно склонить голову ему на грудь.

– Я ж воняю, – пробормотала Глаша.

– Ничего.

– Мы даже в Луге работали на первомуре, а эти как дикие. То ли больница, то ли музей хирургии, так и непонятно сразу.

– Отдыхай, Глашенька.

Федор вдохнул острый химический запах, исходящий от ее волос.

– Весь день у станка, так что если ты на что-то рассчитываешь, то извини.

– Да нет. Я и увидеть тебя сегодня не надеялся.

– Жутко выгляжу, правда?

– Правда.

К концу пути Глаша совсем обессилела.

– Я как пьяная, – вздохнула она, выходя из трамвая.

– Глаш, а больной-то хоть выжил?

– После такой операции это сразу нельзя сказать. Будем надеяться.

Открыв дверь квартиры, Глаша упала на диван. Федор немного постоял на пороге, но решился и вошел.

– Я сейчас в совершенно свинском виде, – Глаша закинула ноги на диванный валик и закрыла глаза, – посмотри на меня внимательно, убедись, что тебе это не надо, и уходи.

– Заварю тебе чай и уйду.

Федор прошел на кухню. Хирургическая чистота, аккуратная, но спартанская, почти мужская обстановка. На плите эмалированный красный чайник в белый горошек, единственное яркое пятно среди белого кафеля и пластиковых шкафов. Было интересно, как Глаша живет, но он постеснялся любопытствовать.