Мария Воронова - Жертва первой ошибки

И зачем врал, что действует из-под палки научного руководителя, тоже ясно. Маскировал свой интерес.

Так, а по срокам что? Тоже сходится, как в аптеке. Пока Зейда профессионально деградировал на северах, все было тихо. Приехал оформляться в адъюнктуру – две жертвы одна за другой. Убыл на каникулы – снова тишина.

И под нарисованный ею портрет он великолепно подходит. Да, своими габаритами Витя напугает кого угодно, а не только молодую женщину, но, когда захочет, он может быть адски обаятельным. Как улыбнется, так просто сама доброта. Милый младенчик, только очень сильно увеличенный в размерах.

И чудовищная физическая сила Зейды в принципе объясняет, почему жертвы не сопротивлялись, не будучи ничем одурманены. Он держал их на вытянутых руках или придавил так, что пошевелиться не могли.

Ирина сделала глоток молока. Говорят, после него легче засыпать, а это сейчас очень пригодится.

Нет, надо же, какая гадость пришла в голову! Витя Зейда, названый братишка Кирилла, добрейший парень, который чинил ей дом и играл с ее детьми – и вдруг маньяк? Да бред же! Дикая чушь.

Ведь по отдельности ни один аргумент ничего не стоит, это только вместе они кажутся убедительными.

Она – судья и знает, что истина зиждется на доказательствах, а не на подозрениях, и уж тем более не на ночных страхах женщины с богатой фантазией.

Бред собачий, ничего больше, но, пока не будет выявлен настоящий убийца, она Зейду к своим детям не подпустит.

Потому что у всех маньяков есть еще кое-что общее: когда их наконец ловят, для их родных и близких это становится не только страшным, но и абсолютно неожиданным ударом.

Уже целый месяц Федор был счастлив. Не блаженствовал, не радовался, наоборот, новые события добавили ему много сомнений и тревог, но откуда-то Федор точно знал, что это и есть настоящее счастье.

То, что раньше казалось дурацкой банальностью и жутким штампом для выжимания слезы из девочек-подростков, неожиданно обрело смысл и оказалось единственной правдой жизни. Любовь с первого взгляда и до гроба, вторая половинка – эти глупости вдруг шагнули со страниц дрянных романов прямо в его сердце.

Нельзя сказать, что происходящее с ним было приятно. Иногда Федор дорого бы дал, чтоб никогда не узнать Глаши, а потом просыпался от ужаса, что этого чуда могло с ним никогда не произойти и он так бы и умер человеком в футляре, одиноким зерном, не упавшим в землю.

Когда он ушел от Глаши, то несколько дней еще надеялся забыть ее, уговаривая себя, что это была не любовь, а просто мимолетная нежность, даже не так. Уважение к раненому бойцу. Помог добраться до медпункта, а дальше – все. В конце концов, вонь от карболки была действительно ужасна, и запах пота сквозь нее тоже немножко пробивался. Любая уважающая себя женщина тут же отправилась бы в душ, а Глаша бухнулась на диван. Федор пытался убедить себя, что это было мерзко, но не добился ничего, кроме эрекции.

Он не мог даже понять, нравится она ему внешне или нет, и не из-за дымки любовного восторга, а скорее из какой-то непонятной безысходности, твердой уверенности, что они созданы друг для друга, что они две половинки одного целого, а раз так, то нечего привередничать. Как есть – так есть.

И все же целую неделю он торговался с судьбой, заставлял себя думать, что никакой любви не существует в принципе, а все великие произведения искусства на эту тему родились от юношеского спермотоксикоза или мужского климакса.

Держался до выходных, но в субботу за завтраком увидел поджатые губы жены и спросил себя: «А какого черта я здесь делаю?»

Соврал, что надо на службу, и ушел, не допив кофе. Хотел поцеловать Татьяну, но она отстранилась, потому что ради разнообразия дулась не на Ленку, а лично на него. Суть была, конечно же, в даче, но жена ставила себя выше всяких там материальных проблем и официально обиделась из-за того, что он якобы что-то не то сказал, не так посмотрел. Федор не вникал, зная, что все равно придется просить прощения, так какая разница, за что.

Сев в машину, он хотел отправиться к заливу куда-нибудь на Карельский перешеек, но, выезжая на Литейный, почти против своей воли повернул в другую сторону. «Постучусь к ней, и, если не застану, значит, не судьба!» – Федор решил это твердо, окончательно и бесповоротно, но, после того как впустую трезвонил в Глашину дверь около десяти минут, не уехал, как собирался, а сел на лавочку возле ее парадного.

«Что значит – не судьба? Нельзя доверять свою участь такому узкому временному промежутку. Я мог застрять на светофоре или на заправке, или Татьяна взяла бы и не выпустила меня из дому без скандала. Или, наоборот, проснулся бы раньше и не распивал бы кофе в компании своей свежемороженой супруги, а сразу рванул к Глаше и застал ее. Если мы на полчасика разминулись, это, получается, я свою судьбу обманул, так, что ли? И вообще, надо самому решать, а не доверять свою жизнь случайности!»

Вскоре из парадной вышли две интеллигентные старушки и суровыми взглядами без единого слова согнали Федора со скамейки. Он задумался, имеет ли это какое-то судьбоносное значение, но все равно не уехал.

Логика подсказывала, что сегодня выходной, и если она ушла, то на целый день, и ждать нечего, но ноги сами понесли его к трамвайной остановке.

Федор остановился возле киоска «Союзпечати». У окошечка вертелись две девчонки лет десяти, хорошенькие, одна с короткими кудряшками, другая с бантом. Шушукались, пересыпали из ладошки в ладошку серебристые денежки, хмурились, и Федор понял, что им не хватает на что-то чрезвычайно важное, абсолютно необходимое для их девчоночьего счастья. Нашарив в кармане брюк двадцатикопеечную монетку, он как мог незаметно бросил ее на землю, слегка подпихнул носком ботинка в сторону детей и отошел. Удивленно-радостный возглас, раздавшийся через несколько секунд, оповестил о том, что затея удалась. Федор улыбнулся.

К остановке как раз подъехал старый красно-желтый трамвайчик. Двери открылись с резким хлопком, но никто не вышел. Тогда Федор загадал, что пропустит еще три трамвая. Глаша вышла из четвертого.

– О! – сказала она с непонятной интонацией.

– Соскучился.

Она пожала плечами.

– Хочешь, прокатимся за город?

– Слушай, как ты это делаешь?

– Что?

– Приходишь, именно когда я в разобранном состоянии.

– Ты выглядишь отлично, – не соврал Федор.

Глаша улыбнулась:

– Ну, половину суток я сегодня у операционного стола не провела, но дежурство есть дежурство.

– Цветешь как майская роза. Кстати… – досадуя, что это раньше не пришло в голову, Федор огляделся, нет ли где поблизости цветочного киоска.

– Не надо, – тут же поняла его Глаша, – не люблю букеты.