Татьяна Степанова - Последняя истина, последняя страсть [litres]

– А он что думал – это так ему с рук сойдет?

– Лиза, он полицейский. Офицер.

– Что вы от меня требуете, Катя?

– Я от вас ничего не требую. Я вам просто рассказываю про вашего Вальтера Ригеля.

– Он не мой. Я поступила так на свадьбе в Грибоедовском специально, чтобы все между нами оборвать. Обрубить! Чтобы он наконец понял, что все кончено. Навсегда. Я поэтому сделала все так публично, в день свадьбы, а не отменила ее накануне. Чтобы сжечь все мосты между нами. Чтобы он понял – это конец.

– Мосты можно снова навести. Было бы желание.

– Нет.

– Лиза, послушайте меня… вы будете об этом жалеть.

– Пусть.

– Вы будете жалеть об этом всю свою жизнь.

– Не надо за меня тревожиться.

– Возможно, вы никогда в жизни уже не встретите человека, который любил бы и боготворил вас так, как Вальтер… Вилли.

– Катя, насколько я знаю, вы тоже ушли от мужа, который вас обожал. Вы несчастны? Вы сожалеете об этом? Вы молчите… Так что же тогда вы мне здесь выговариваете? Учите меня, как мне жить?

Катя умолкла. Она смотрела на Лизу Оболенскую. Спокойная надменная ясность во взоре, а голос капризный…

Интересно, о чем ты сейчас думаешь, Лиза Оболенская?

А Лиза думала…

Память-то наша сама по себе. И диктовать ей мы не вправе. В памяти Лизы Оболенской 8 Марта. Она всегда над этим женским днем насмехалась, считая его окостенелым пережитком прошлого. Но у рыцарски-старомодного Вальтера Ригеля имелись на счет этого дня свои соображения и планы. 8 Марта Вилли заявился к ней в четыре утра – всю ночь в отделе полиции клубился какой-то очередной аврал, и Вилли освободился лишь на рассвете и сразу поехал к своей невесте.

Сонная Лиза открыл дверь на звонок – Вальтер Ригель стоял перед ней с огромным букетом роз.

– Тебе, – он шагнул через порог и сразу заключил ее в объятия, – Лизочка… Лизбет… meine liebe [5] Любимая моя (нем.). …

– Спасибо. Какие розы.

Он поднял ее на руки, понес в спальню.

– Нет, Вилли Ригель.

– Что нет? – Он опустил ее на постель, расстегнул пуговицы на рубашке. – Лиза, я с ума схожу, хочу тебя…

– А я хочу спать.

– Спать? Naturlich… со мной потом… после… будем спать, ты у меня на груди. – Он наклонялся к ней, улыбаясь.

– Четыре часа утра. – Лиза отвернулась, потом обернулась, выставив из-под одеяла лукавый глаз. – Я должна выспаться. Красота требует сна. Я проваливаюсь в сон, как в омут. А Померания должна себя держать на этот раз не просто в крепкой, а в стальной узде. Обещай мне это, Вилли Ригель.

Он усмехнулся. Вздохнул. А потом жестом римских легионеров ударил себя правой рукой в грудь, слева, где сердце.

Лиза уснула и проснулась. Часы возле их постели показывали полседьмого. Лизе было холодно. Она глянула – одеяло отброшено. Вальтер обнаженный, сидит в ногах на постели, смотрит на нее. Тело как у античного атлета, в серых глазах – такое… такое, ох! А она сама вся сплошь покрыта алыми лепестками роз. Он оторвал бутоны и оборвал лепестки.

– Что ты натворил Вилли Ригель?

– Проснулась… улыбнулась. – Он улыбался ей. Так и просидел все это время, сторожа ее сон.

– Это были мои розы!

– Они бы завяли. А так послужили красоте момента.

– Я замерзла.

Одно мощное движение – и он накрыл ее своим телом.

– Сейчас согрею тебя… Лизочка моя… Лизбет… Mein Diamant [6] Мой алмаз, моя драгоценность ( нем.). …

Он страстно поцеловал ее в губы.

Шептал, осыпая поцелуями: Sonne Mond und Stene lachen, und ich lache mit – und sterbe… Я такой дурак… я люблю… без любви… солнце, луна, звезды смеются… И я смеюсь – и умираю…

Гейне…

Как волшебно порой звучит знакомый стих на чужом языке в постели, во тьме. Из грез, из страсти, радости, восторга, нежности, ПЛАМЕНИ…

Когда все – ничто, кроме поцелуев…

Когда возлюбленный обнимает крепко, побуждаемый силой страсти отдавать во сто крат больше, чем берет взамен…

Вальтер…

Вилли…

Mein Diamant…

Герда Засулич тоже, возможно, не хотела вспоминать тот день, но обращалась к нему в мыслях часто, наперекор собственным желаниям. И когда она на улице ждала подругу Лизу Оболенскую, оставшуюся с Катей в кафе, тот день… точнее, вечер субботы всплыл в ее памяти…

Она открыла дверь своей квартиры на звонок и увидела…

Фима Кляпов на пороге – в черном костюме с иголочки, как жених. Поверх костюма – странный прикид: рабочая куртка с надписью «служба доставки». В руках огромная коробка.

– Добрый вечер.

– Вы… что вам нужно? – Герда хлопала глазами. – Вы зачем пришли?!

– Срочная курьерская доставка.

– Курьерская доставка?!

Фима Кляпов был серьезен и деловит. И решителен.

– Посылка. Не вам. Вашей дочке.

– Ирочке? От кого?

– Позвольте мне войти. Вы должны расписаться в получении.

– Ничего я не буду подписывать! Вы что себе позволяете, являясь вечером ко мне домой?

Он очень бережно отстранил ее с пути и направился в комнату. Огляделся: выключенный телевизор, музыка играет негромко – Чаплин, «Огни большого города». На полу среди листов бумаги, акварельных красок и фломастеров девочка четырех лет – крохотный клоп-левша, сосредоточенно рисующий нечто яркое на листе ватмана. Пухлые щечки. Два маленьких хвостика в резинках на голове. И любопытный взор, сразу вперившийся в слегка смутившегося Фиму Кляпова.

– Ты кто? – спросило дитя-клоп по имени Ирочка.

– Привет. Я сам не знаю пока.

– Ты лысый, – сразу вынес вердикт клоп-левша. – На Шрека похож.

– Ага. Тебе видней. Сказку хочешь? – Фима нагнулся, поставил увесистую коробку на пол, потом одним движением широких плеч сбросил куртку и сел на пол перед клопом-левшой, скрестив ноги по-восточному.

– Да. Давай сказку.

Герда Засулич растерялась – великие пираты, такая наглость! С лица ее все еще не сошли следы зеленки, однако изумрудный цвет поблек. Она была одета по-домашнему – в серые фланелевые брюки для йоги и толстовку с капюшоном. Светлые волосы рассыпались по плечам. Герда была босой.

Фима Кляпов глянул на ее маленькие изящные голые ступни – само совершенство и восторг. И ощутил, что у него темнеет в глазах, и сердце проваливается вниз, вниз…

– Говори сказку, – велел клоп-левша.

– Сейчас. Дай с мыслями собраться. – Фима Кляпов кашлянул. – Жил-был Тролль…

– Нет, не так. Жил-был принц.

– Хорошо, принц. Четкий такой правильный пацан. Имелось у него кредо по жизни добиваться всего самому.

– Кредо – это что? – деловито уточнил четырехлетний клоп-левша.

– Девиз. Жил он по-разному, полосато, сначала бедно, потом богато. От жизни хотел все получить. И надоело ему все до чертей, даже жизнь сама. Увидела его злая колдунья и заколдовала. И стал он Троллем, Который Живет на Свалке. И сказала ему колдунья – сидеть тебе здесь на свалке на куче дерьма…