Сергей Жоголь - Имитатор

Она появилась вся такая тонкая и изящная, словно плывущая на носочках балерина. Она так сильно изменилась после того, как они расстались. Птицын вспомнил их первую встречу.

Тогда Люба была в вязаной кофточке, юбке из плиса и ботиночках на массивной подошве. Милое личико, собранные в хвост волосы. Тогда она была просто красивой девчонкой, очень красивой, но не такой как сейчас…

По парку шла изящная беретка в сиреневом пальто, повязанном тонким пояском. Высокие каблуки, серьги, на шее — тонкая цепочка. Узкое лицо, тонкие губы, волосы, аккуратно уложенные в стильную причёску, взгляд огромных глаз из-под тёмной вуали. Женщина подошла, цокая каблучками и изящно прижимая к груди дамскую сумочку.

— Здравствуй. Пройдёмся? — Не дожидаясь ответа, Люба направилась в сторону драмтеатра.

Птицын стиснул зубы и двинулся следом. Когда-то он покорно выполнял желания и прихоти этой женщины, но сейчас его раздражало в ней всё, особенно этот высокомерный командирский тон. Они прошли метров пятьдесят, и Птицын не выдержал:

— Может, ты наконец-то скажешь, что случилось? Ты хочешь поговорить про Максима? Я знаю, что он воюет. Надеюсь, он не ранен?

Люба бросила на Птицына полный недоумения взгляд. Её тонкие брови, и без того выгнутые, выгнулись ещё сильнее.

— С чего ты взял, что с ним что-то случилось? Да, он на фронте, да, воюет, но Паша меня заверил, что Максим будет служить при штабе, так что не делай больше таких ужасных предположений! — Птицын выдох

нул, достал из кармана пачку и прикурил прямо на ходу. Люба снова искоса посмотрела на бывшего мужа и скривилась. — Опять эти твои ужасные папиросы! Убери, ты же знаешь, что я не терплю дыма! Неужели не можешь потерпеть хотя бы несколько минут?

Птицын погасил папиросу пальцами и швырнул её в ближайшую урну.

Пусть покомандует — ему новые склоки и скандалы сейчас не нужны.

— Сядем, — сказала Люба, когда они дошли до лавочек, и, снова не дождавшись ответа, опустилась на одну из них.

— Так что же случилось? Ты явилась ко мне на работу, переполошила всё Управление. Зачем всё это?

— Ты всегда такой грубый, просто жуть! Подумаешь, зашла в ваше Управление — и что с того? Ваш начальник не такая уж и важная персона. Видали мы и тех, кто посерьёзнее.

Птицын хмыкнул:

— Да я понимаю — ты ж теперь вон в каких кругах крутишься!

— У меня горе! Горе, понимаешь? — Люба вдруг всхлипнула, достала из сумочки платок и вытерла нос.

Птицын слегка опешил.

Может, притворяется…

— А как же твой… этот… Он что, теперь твоему горю не помощник?

— Пашу арестовали.

Птицын аж присвистнул: так вот в чём дело.

Полковник Рощин — тот самый полковник из гос- приёмки, к которому в своё время ушла Люба, — на секретном объекте. Рощин же имел служебную трёхкомнатную квартиру, вращался в высших кругах и казался непотопляемым. Птицын почувствовал, как в душе у него что-то ёкнуло. Хотелось сказать что-то типа «ну я же предупреждал» или «кто высоко летает, тому больнее падать», но, увидев на щеке бывшей жены слезу, Птицын сказал совсем другие слова:

— В чём его обвиняют?

Сколько же лет он не видел этих её слёз…

— Пашу обвиняют в расхищении социалистической собственности в особо крупных размерах.

— Серьёзные обвинения.

— Я попросила одного знакомого узнать, что да как, но тот человек отказал мне. Я пошла ещё к одному Пашиному другу, но он даже не впустил меня в свой кабинет. — Люба снова всхлипнула, руки её тряслись. — Одним словом, все наши друзья от нас отвернулись. Лишь один майор, который работал вместе с Пашей, сказал, что по делу проходят двенадцать человек. Им всем грозит военный трибунал, и если Пашу признают виновным, то в лучшем случае его разжалуют и отправят в штрафбат.

— А в худшем — расстрел, — сказал Птицын и пожалел об этом, потому что Люба тут же разрыдалась.

Птицын достал пачку и закурил, на этот раз женщина ничего не сказала.

— И что же ты хочешь от меня?

Люба достала платок, вытерла слёзы и снова заговорила своим привычным командным тоном:

— Хочу, чтобы ты выяснил всё по этому делу. Что грозит Паше? Чем это может закончиться для меня? Что будет с нашей квартирой? Она ведь служебная, и если Пашу посадят, то я так понимаю, квартиру у меня отберут. — Люба сжала кулачки. — Меня уже вызывали на допрос. Я рассказала всё, что знаю, и согласилась сотрудничать. Следователь, кажется, мне поверил. Он сказал, что мне ничто не грозит…

— Не особо на этот счёт обольщайся, — усмехнулся Птицын.

— А я и не обольщаюсь. Я сняла квартиру и перевезла всё ценное туда. Золото, хрусталь, свою шубу и платья.

— А ты хоть понимаешь, что всё это может быть вещдоками? Если твой второй муженёк занимался хищениями, то сама посуди: на что же он всё это покупал? Золотишко, меха?..

— Про мою новую квартиру никто не знает. Я там не живу, так что никто ничего не найдет.

— С ума сошла? Твой Паша начнёт себя выгораживать, может, решит покаяться и скажет, на что тратил полученную в результате прибыль. Не смей отпираться, и если у тебя спросят про твоё барахло, говори, что ничего не знаешь, и всё отдай.

— Ты тоже так считаешь? Лучше всё отдать? — Люба наморщила лобик, потёрла подбородок и вздохнула. — Андрей мне говорил то же самое.

— Кто такой Андрей?

Люба снова вытянулась, но тут же опустила плечи и сказала как-то немного отрешённо:

— Я тут недавно познакомилась с одним очень хорошим человеком, он обещал обо мне позаботиться.

Птицын нахмурился:

— Это у него ты сейчас живёшь?

Люба потупилась:

— Да как ты… Или ты узнавал? Тьфу ты, а впрочем, какая разница? Ну, живу — и что с того?

— И кто же он… твой новый знакомый?

— Он майор, работает в комендатуре.

— Понятно. — Птицын загасил папиросу о подошву. — Ты давно была на своей старой квартире?

— Я боюсь туда идти — мало ли что.

— Ты, значит, боишься, а я должен теперь для тебя суетиться! Узнавать про Пашу, про тебя и про квартирку с барахлишком?

— Ты ведь работаешь в этой же системе. Что тебе стоит всё это выяснить?

Птицын встал:

— Это будет нелегко, но попробую что-нибудь сделать. У тебя ко мне всё?

Люба тоже встала и посмотрела Птицыну в глаза. Дерзко, зло.

— Когда мне ждать твоего звонка?

— Ну, уж это как получится. Дело-то, сама понимаешь, непростое.

Люба достала из сумочки помаду и зеркальце. Подкрасила губы, потом всё так же невозмутимо припудрила щёки и нос и только после этого сухо попрощалась. Птицын долго смотрел вслед удаляющейся женщине, потом перевёл взгляд на бронзовую фигуру Чапаева.

Вот тебе, Петька, и щёчки?… Как же всё это нево- время!