Евгения Кретова - Неслужебный роман

– Дай Бог, не заметят, – и выскочила из машины.

Торопливо пробежав по еще влажному, в здоровых черных лужах, асфальту и на ходу набросив на плечи куртку Руслана, я дернула на себя входную дверь. Та послушно поддалась, пропуская меня внутрь тесного холла: широкие, разноцветные баннеры, указатели пестрели и сбивали с толку – здесь ничего не изменилось с начала моего отпуска.

Заметив, что около лифта никого нет, я юркнула к нему, быстро нажала кнопку вызова и проскочила внутрь, лишь только дверцы скрипнули и разъехались в стороны. Лифт дернулся и потянул меня вверх.

Офис давно опустел. Высокая стойка ресепшн-зоны, за которой днем безраздельно властвовала приветливая Татьяна, сейчас оказалась пуста и поблескивала выставленными рекламными буклетами. Большой кабинет, разбитый легкими прозрачными перегородками на крохотные каморки-соты сотрудников неторопливо погружался в вечерние сумерки. Только в конце коридора на темную ковровую дорожку ложилась узкая полоска света. Это наш бедный нескладный Толик, юрист, в вечно мятых брюках, потрепанной рубашке, с криво повязанным галстуком, опять силился разобраться в ворохе жалоб и претензий.

А может, ему просто не куда идти?

В душе что-то щелкнуло, и я, на мгновение забыв о причине своего появления здесь, сделала шаг в сторону его крохотного кабинета. И остановилась.

Не сейчас. Потом. Когда-нибудь. Я его обязательно расспрошу.

Не сейчас.

Я проскользнула мимо ресепшен к кабинету с золотистой табличкой на двери. «Приемная» гласила надпись.

Дверь тихо щелкнула, распахнулась.

Валентины Матвеевны, конечно, уже не было. Она обычно покидала офис в пять, величественно разрешая сотрудникам завершить дела в свое отсутствие.

Связка ключей лежала в верхнем ящике моего стола.

Я быстро прошла через приемную, обогнула свой стол, впотьмах сбив со стола ворох документов. Торопливо подобрав их и неаккуратно сложив на углу, дернула верхний ящик стола на себя и схватила громоздкую связку, на которой уместились «на всякий пожарный случай» запасные ключи не только от квартиры и дачи, но и от папиного гаража, маминого рабочего кабинета, папиной лаборатории, от всех почтовых ящиков и сейфов. В общем, это была увесистая громыхающая гроздь.

В кабинете начальницы что-то с шумом упало, раздался тихий идиотский смешок.

Я замерла.

В кабинете Валентины Матвеевны раздался звон разбившейся посуды.

Я подошла ближе, прислушалась: шепот, чертыхания и снова приглушенный истеричный смех.

Неплотно прикрытая дверь подалась внутрь, впуская меня.

Большой и светлый кабинет сейчас утонул в шелковистых сумерках. Плотные шторы кофейного цвета, привезенные мужем Валентины Матвеевны то ли из Италии, то ли из Шотландии, задернуты, не пропуская в помещение и каплю уходящего дня. В тусклом полумраке стеллажей поблескивали многочисленные золотые и хрустальные статуэтки, награды, медали и памятные знаки: следствие усердного и многолетнего труда всей нашей команды.

Пахло коньяком, лимонами и копченой колбасой. И если коньяка и лимонов не было видно, то тарелка с ломтиками сервелата красовалась на столе начальницы, источая тонкий аромат.

– Эй, кто здесь? – тихо прошептала в пустоту.

Движение в дальнем углу, и из-за стола появилась всклокоченная голова начальницы.

– Валентина Матвеевна? – сказать, что я была в шоке – это всё равно, что ничего не сказать. Правда. Я потеряла дар речи.

Очевидно, начальница была пьяна как деревенский электрик. Волосы торчком, аккуратно накрашенные черные «стрелочки» размазаны так, что казались здоровыми синяками, туманный, ничего не соображающий взгляд.

– Хы. то… здесь? – едва ворочая языком, через икоту, проговорила она.

– Это я, Лида, – я растерялась.

Валентина Матвеевна – очень щепетильная женщина, успешная. Она никогда не позволяла выглядеть себе смешно или неаккуратно. Она никогда не употребляла алкоголь. Даже на корпоративах.

Идеальная прическа. Идеальный макияж и маникюр. Идеальная речь. Это ее столпы, на которые она опиралась.

И тут напиться до такого свинского состояния.

– Валентина Матвеевна, что случилось? – она икнула в ответ. – Что-то с Вадимом? Или Павлом Николаевичем?

Она сползла под стол, икнула оттуда громко и раскатисто.

«Ого!» – я подошла ближе.

Валентина Матвеевна сидела на полу, под столом. Вокруг – осколки бокала и разбитой обеденной тарелки, рассыпанные по паркету дольки засахаренного лимона, которые она подцепляла прямо с пола и тут же отправляла в рот. Початая бутылка коньяка стояла тут же. Рядом валялась такая же, только уже пустая.

– А-а, Лида, – пробормотала начальница, будто только что меня увидела. – Хошь выпить со… ик… мн…ой?

– Что случилось, Валентина Матвеева? Я вас раньше никогда такой не видела…

Та втянула шею и громко расхохоталась:

– Я тоже… никогда. А сегодня. Можно…ик. Сегодня моей дочке бы исполнилось тридцать…

У меня сердце оборвалось. «Было бы». Она сказала: «Было бы». Господи, какое горе. Я и не знала, что у нее такое горе. Столько лет держать его в себе.

Я опустилась рядом с ней на колени, закусила губу:

– Вы всегда скрывали, что у вас была дочь.

Та неожиданно громко расхохоталась. Что-то кольнуло в висках: она не выглядела как убитая горем мать. Я отбросила эту мысль подальше, устыдившись.

– Так кто ж о таком расскажет!

– Так расскажите мне. Вам легче станет. У меня мама – психолог, она много говорила об этом. Проговаривание беды делает ее прожитой. Дает возможность идти дальше.

Наверно, в моем голосе было очень много сочувствия. Я побоялась, что перегнула палку, выглядела бестактно и настырно. И опустила глаза.

А Валентина Матвеевна смотрела на меня мутно, с видимым превосходством.

– Ли – да, какое же ты, в сущности, дитя, – она наклонилась ко мне, с силой обдав лимонно-коньячной отрыжкой. – Ты наивна и чиста. И этим мне нравишься. Я даже хочу тебя повесить, – она моргнула и исправилась: – Повысить. Поставить главой европейского филиала.

– Спасибо, конечно, – у меня не было уверенности, что, протрезвев, она повторит свое предложение: на должность главы европейского филиала метила Ирма, активно используя для этого длинные ноги, роскошные волосы, пятый размер груди и бесхребетность Вадика, сына начальницы.

Валентина Матвеевна скривилась и подняла вверх ладонь, будто хотела дать мне пять. Отхлебнула прямо через горлышко коньяка, икнула:

– Н-не стоит. Ты хорошая, Лидка. Такие как ты, меня никогда не поймут…

– Почему же? Я очень сочувствую вашему горю.

Та хмыкнула:

– Пф-ф! Горю… Если ты узнаешь, ты будешь меня презирать. Такие как ты… добренькие… правильные…ответственные. А я просто хотела ЖИТЬ! – она неожиданно заорала, схватила меня за край черной Руслановой куртки, привлекла к себе так, что я могла заглянуть в ее обезумевшие глаза. – Я сдала ее. Выбросила на помойку, как драную кошку! Отказалась!!!