Александра Маринина - Безупречная репутация. Том 1 [litres]

Дед долго не смирялся не только с недугом супруги, но и со своим собственным, считая, что раз может ходить, пусть и медленно, и плохо, и с палкой, то не нуждается в помощи постороннего человека, и категорически протестовал против намерения внука нанять сиделку.

– Мы оба на ногах, – упрямился он, – зачем нам сиделка? Мы же не лежачие больные, судно из-под нас выносить не нужно.

Вадим изо дня в день повторял, что бабуля не всегда хорошо соображает и может запросто устроить пожар или потоп, или упасть и удариться, или пораниться, а пока дед доковыляет до места, метаться будет уже поздно. Хуже того: если упадет или поранится сам дед, вряд ли от бабули можно будет ждать адекватной помощи. Уговорить уверенного в своих силах старика удалось только тогда, когда внук заявил, что пока дед и бабушка одни, он не может спокойно работать, стал часто ошибаться, потому что постоянно отвлекается на мысли о них, и начальство им в последнее время недовольно. Перед этим аргументом дед отступил. Однако поставил условие: ночью в квартире не должно быть никаких сиделок. Ночью они с бабушкой спят, так что никто не упадет и не поранится и пожар никто не устроит, и наводнение. С этим Вадим согласился, сиделки приходили утром, уходили, когда старики ложились спать, а если внук проводил с ними весь вечер, то и раньше.

– И не называй этих женщин сиделками, – строго потребовал дед. – Они – помощницы.

– Хорошо, – покладисто согласился Вадим, прекрасно понимая, что для его деда-папы осознание себя человеком, нуждающимся в сиделке, так же невыносимо, как для самого Вадима – мысль, что его кто-то может считать жалким.

Как же он ненавидел это слово: жалкий!

– Вадинька, ты дружишь с какой-нибудь девочкой из класса? – спросила Бабу, изо всех сил колотя специальным молоточком по разложенному на деревянной дощечке мясу. – Почему ты не приглашаешь ее к нам на чай? Почему не показываешь нам?

Для бабули он теперь на всю жизнь останется четырнадцатилетним подростком. И всё, что ее окружает, останется таким же, каким было в далеком девяносто девятом году. Хотя после аварии и операций она еще долгое время нормально ориентировалась в обстановке, подлая деменция каким-то немыслимым образом в конце концов окончательно вернула ее в тот период жизни, когда она была здорова и полна сил. Бабушкин мозг категорически отказывался признавать и принимать то, что происходило потом. И еще у нее изменился характер. Из веселой оптимистичной хохотушки она превратилась в раздражительную брюзгу, грубую со всеми, кроме внука. Когда Вадим слышал, как она порой разговаривает с дедом-папой или с сиделками, ему становилось совестно из-за того, что с ним бабуля по-прежнему ласкова. Вроде как он особенный, он лучше, более достойный, что ли… Неприятно. Что-то вроде испанского стыда, когда сам ничего предосудительного не делаешь, но испытываешь жгучую неловкость за поведение другого человека.

Дед понимал его. И старался по мере возможности поддерживать и помогать. Вот и сейчас попытался ответить вместо Вадима, чтобы дать внуку небольшую передышку.

– Ну какие девочки, что ты? Вадюша постоянно занят, он много работает, у него нет времени на эти глупости.

– Где это он работает? – сварливо поинтересовалась Бабу, не отвлекаясь от своего занятия. – Когда? После школы? Вместо курсов? Ты хочешь сказать, что он нам врет, что якобы где-то там учится, а сам мешки грузит на складе?

Дед досадливо мотнул головой, мол, виноват, не так сказал.

– Учеба – это тоже большой труд, важная работа. К ней нужно относиться ответственно. Успеет еще с девочками нагуляться.

Бабу повернулась к ним и приняла угрожающую позу, вперив в мужа выставленный указательный палец. Рука ее заметно дрожала, и сердце у Вадима привычно сжалось.

– Вы оба ничего не понимаете! Ваш труд, ваша работа – это все филькина грамота, – заявила она. – Вот такие, как вы, страну и развалили. На уме одна работа, одни деньги! Думать надо о любви, о семье, о детках, тогда и порядок в стране будет. Что вы мне про работу талдычите? Еще не все деньги заработали? Мало вам? От жадности не лопнете? В золоте купаетесь, а сами у меня приправы воруете, все ищете, чем бы еще поживиться.

Украденные приправы были любимой бабушкиной темой. Она всю жизнь проработала поваром, и ее профессионализм не смогла победить даже коварная болезнь. Впрочем, говорят, что профессиональные знания и навыки сохраняются дольше любых воспоминаний и утрачиваются в самую последнюю очередь. Готовила Бабу до сих пор превосходно и делала это сама, никому не доверяя свое место у плиты и разделочного стола. Она никогда не путала последовательность действий, не забывала время, требуемое на подготовку продукта и приготовление, но при этом могла, держа в руках пакетик с шафраном, целый час кричать и возмущаться, что не может его найти, потому что дом – как проходной двор, без конца приходят и уходят какие-то чужие люди, которые и украли приправу, так необходимую ей сейчас. На все попытки успокоить и заверить, что шафран цел и невредим и находится у нее в руке, Бабу упорно отвечала, что «это» никакой не шафран, это совсем другое, и называется по-другому, и выглядит не так, и запах не тот, и пакетик должен быть зеленый с желтым. Пакетик у нее в руке и был зеленым с желтыми надписями, но каким видел его затуманенный болезнью мозг – кто знает? Может быть, бело-голубым или розово-сиреневым. Какое название он считывал? Какой запах обонял?

И еще загадочные чужие люди постоянно воровали бабушкины ножи. И невозможно было убедить ее, что тот нож, который «куда-то пропал, наверное, опять украли», лежит в ящике прямо перед ее глазами. Требовалось немало терпения и выдержки, чтобы переждать приступ негодования и оголтелых обвинений, в разгар которого пожилая женщина выражений не выбирала.

Впрочем, она и в спокойном состоянии их не выбирала. Но если до болезни грубоватая речь скрашивалась ласковым тоном и голосом, полным любви, и оттого не звучала обидно, то теперь слова, сказанные резко, недовольно или сварливо, ранили, обижали, оскорбляли. Муж превратился в «старого идиота» и «хромого недоумка», сиделки все сплошь и постоянно пребывали в роли «дур», «коров» и «воровок». И только внук почему-то продолжал оставаться «Вадинькой».

Однажды Вадим, расстроенный очередным бабушкиным выпадом, спросил сиделку:

– Как вы умудряетесь терпеть все это и не раздражаться? Я понимаю, моя бабуля – трудный пациент. Знаете, я каждый раз вздрагиваю и жду, что вы просто встанете и уйдете, не захотите больше у нас работать.

Эта сиделка, сдержанная спокойная женщина лет пятидесяти, была у них уже почти год, дед с Вадимом ее ценили и боялись потерять. Несколько предыдущих не выдерживали и спустя два-три месяца увольнялись. Услышав вопрос, она сперва удивилась, потом пожала плечами: