Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

Нина знала, что я приеду, и имела намерение должным образом принять меня. Поэтому после моего звонка села к туалетному палисандровому столику и стала приводить себя в порядок. Ближе к ночи она пришла к выводу, что более или менее готова…

Она была весьма мила и держалась мило: в школе читала Бальзака и Мопассана, с трудом, из уважения к генералу, получила аттестат, в институт поступить забыла и с той поры сидела дома, слушая по радио оперные арии и читая старинные книги. То есть была похожа на женщин прошлого века и тем привлекательна.

— А вот и наша Нина, — сообщила Людка, и Нина протянула мне руку для поцелуя. Я коснулся изумительно пахнущих косточек.

— Правда, непохожа на нас? — спросила Людка и, не ожидая ответа, продолжала: — Я не хотела ее и, когда меня оставили наедине с малюткой, ухитрилась отвезти коляску на другой конец нашего дачного поселка; везла, между прочим, задами, через корни деревьев перетаскивала, хотела в лес, под елку, и бегом — тут вижу, из своей крайней дачки выходит один штатский наш генерал, садится в свою казенную — ив Москву… Может, на день, может, на неделю, может, навсегда… Я-то маленькая была, ничего не соображала, разве что если дядька уезжает и дверь запирает, то как раз на его крыльцо в самый раз Нинку и подложить… Так и сделала — кто же знал, что он только до магазина за водкой, туда и обратно… Когда вернулся, нашел, едва не присвоил… Помнишь, Нина?

Нина улыбнулась мне сочувственно.

— Я до сих пор думаю, что там ее подменили, и в кого ты у нас такая красавица и бездельница? — Людка спрашивала, но не верила, что ее удостоят ответом, и словно на виражах неслась дальше. — Представляете, Нина при ее внешности незамужем, папа в отчаянии, и пора уже, тем более что она, поверьте мне, девственница и это в ее-то возрасте…

Я про себя прикинул возраст…

Нина улыбнулась мне без тени смущения.

— Хотите кофе? — успела предложить она.

— О, это коронный номер нашей Нины, — не останавливаясь, продолжала Людка, — сама с утра до ночи пьет кофе и всех им угощает — хороша будет жена, наркоманка да и только, у нас был один офицер из Генерального, увидел Нину и сразу решил, что годится, а она его целый день кофе поила, его уже тошнить стало, кишки урчат, а Нина с улыбкой своей прекрасной все спрашивает: может, еще кофе…

Нина принесла две чашки кофе, блюдца были в коричневых потеках, сахара она не дала; Людка не пила, болтала, сетовала, что я намного младше, а то папа был бы доволен, сделал бы мне чин, хотя он уже на пенсии, но его друзья все еще наверху, и тут же осведомилась, какое у меня воинское звание, а узнав, что я белобилетник — насторожилась и потребовала сообщить, какой болезнью я болен…

…Я поднялся, Людка меня не удерживала. Нина тоже; на прощанье она протянула мне руку, и я с готовностью, свободной от желаний и надежд, припал к ее запястью… Домой возвращаться не хотелось — я шел пешком через всю Москву, думая о том, что моя жизнь уходит на заведомо бесполезные дела и встречи. Я словно бы избегал собственной жизни, норовя, хотя бы зрителем, поприсутствовать в чужой. Да, за те дни и ночи, что я провел в Студии МГУ, не претендуя ни на роль на сцене, ни на роль в зале, за те часы, что я слушал Людку, любовался Ниной, за то время, что потратил на излишний, судя по всему, флирт, я бы мог… тут обличительные мои фразы начинали топтаться на месте, поскольку я не знал, что бы мог в этой жизни, на что был способен…

— Ну хотя бы диплом сделать, чтобы в аспирантуру, — смиряясь на обыденном, решил я, — чтобы еще три года… так…

То есть еще три года ночных репетиций, хождений к Нине, флирта… Еще три года в полусне, словно это была не моя жизнь, а моей только предстояло начаться.

Мысль об аспирантуре явилась мне отнюдь не случайно — еще абитуриентом я, не догадываясь о полной неизвестности Сарычева, думал, что его имя позволит мне не только поступить, но и двигаться дальше, вслед за ним, по его стопам, в науку… Теперь же выяснилось, что все, чего я хочу достичь, зависит лишь от меня, а в собственных способностях и воле я более чем сомневался. Тем не менее, я не отказался от своего намерения и, ничего не говоря Сарычеву, выбрал по совету научного руководителя тему, которую он считал в принципе перспективной.

…Если получится, приду к Сарычеву, небрежно скажу — вот, рекомендован… Все сам, без его помощи… Впрочем, чем он мог мне помочь, разве что умереть, чтобы впервые прочитали его имя на первых полосах газет и ахнули: — Игорь… Вы — Игорь Дмитриевич Сарычев, тот?

Короче, аспирантура на блюдечке. Да только зачем мне такая жертва, если она исключала возможность порадовать его, удивить, что я сам, без него… для него!

И уже, поднимаясь по лестнице на наш третий этаж, я окончательно пришел к выводу, что все-таки люблю его, его и Светку…

Неожиданный грохот за дверью нашей квартиры испугал меня — я постоял, прислушиваясь. Грохот повторился снова, и это несколько успокоило. Я вошел и, не закрывая двери, быстро пробежал до распахнутой двери кабинета — там, спиной ко входу, в одних трусах Сарычев орудовал пудовыми своими гирями… От сквозняка хлопнула входная дверь, ей ответила дверь черного хода… Дмитрий Борисович опустил гири на пол, покосился…

— Хочешь?! — спросил издевательски он меня…

Сколько же лет пролежали они без движения на черной лестнице, сколько же лет он обходился без них?!

Узкие бедра, грудь атлета, кудлатая стариковская голова, гордость самца в каждом слове, оскорбительная, задевающая гордыня — и что я в нем нашел?!

— Спасибо, не хочу, — вежливо ответил я.

— Или не можешь?! — ехидно уточнил Сарычев, разом поднимая обе гири к плечам и медленно выжимая их вверх.

— Спасибо, не могу, — дразня его, ответил я.

…Две недели спустя я благополучно защитил диплом и был рекомендован в аспирантуру… Я бежал по улице, заходил в телефоны-автоматы, набирал номер Чеховских, чтобы сказать им, но там было все время занято, и я бежал дальше… домой, чтобы, отдышавшись на лестничной площадке, спокойно войти, вяло продефилировать на кухню, поставить чайник, постучать к Дмитрию Борисовичу и через дверь на его вопрос: — Ну как? — ответить: — Ничего… рекомендовали в аспирантуру…

В последний раз я позвонил Чеховским из автомата на углу нашего дома — ну и трепло же она, или это Миля? А может быть, так лучше: я был уверен, что уж Сарычев не применет сообщить об успехе Чеховским. Не я, он — сам, да, так лучше, много лучше..:

У нашего подъезда стояла «скорая»… я замедлил шаг: Боже, как безнаказанно, как мне казалось, я накликивал на Сарычева беду, и тогда со Стеллой, и совсем недавно, думая об аспирантуре… Боже, Боже…

Я вошел в подъезд, поднялся на лифте, я ожидал увидеть врачей, стоящих перед закрытой дверью, за которой лежит он с открытым ртом и глазами, однако никого перед дверью не оказалось, и я облегченно вздохнул — не к нему «скорая», не к нему…