Юлий Лурье - Встречное движение [Психологический детектив]

— Я знаю, — сдержанно ответил я.

— Похороны в четыре… как быстро теперь стараются похоронить… поскорей бы с глаз долой… вот и вся любовь, — продолжал он, не очень-то обращая внимание на затянувшееся мое молчание, — а как умирать мы стали?! Прямо косяком! Настоящий исход… Хочешь чаю? У меня есть пакетик настоящего «Липтон», Фрэд подарил, помнишь Фрэда?

— Спасибо, нет, — ответил я сразу на все его вопросы и протянул перевязанный веревочкой, завернутый в «Известия» пакет.

— Отчего так? — настороженно спросил он.

— Чтоб не попало в чужие руки, — неопределенно ответил я.

— Понятно, — кивнул он, хотя понять меня можно было по-разному.

— Должно быть, мы увидимся нескоро, — никак не находя верный тон, наугад начал я, — если вообще Бог даст встретиться… Поэтому, только поэтому, я хочу сказать… я хочу сказать, что я многое передумал за это время, многое понял — вся моя жизнь, по моей ли вине, по вине ли обстоятельств, оказалась пробелом в жизни… оборванной нитью, той, что связывала меня с Отцом, с Мамой, с Дедом… с моими корнями…

Мне казалось, что я почти точно воспроизвожу то, что так легко и свободно высказал Сарычеву, но получалось сбивчиво и невнятно…

Так, как на самом деле и должно было получаться…

…Мы проговорили с папой несколько часов — спохватились лишь тогда, когда ему надо было бежать… на кладбище…

— Едем?! — поспешно собираясь, спросил он.

— Нет, — я отрицательно покачал головой, — я не смогу… Он посмотрел на меня, потом махнул рукой…

— Ну, что ты еще надумал?

— Если можно, — сказал я, — по дороге на минутку заедем в ателье проката — мне нужна пишущая машинка… Деньги я дам.

— Приспичило? — разозлился он. — А что у тебя и паспорта уже нет?

— Нет. И у Сарычева я тоже уже не живу, — ответил я.

— А где?

Я ничего не ответил.

— Может, чем брать — купить? — спросил он. — Тогда не надо будет возвращать?

— Нет, я сам верну, — ответил я.

Внизу мы быстро поймали такси; сначала заехали за венком, затем остановились у ателье проката.

Я вышел из машины, подождал папу на улице.

Он вскоре вернулся с машинкой и сдачей. Я взял и то и другое.

Папа уехал. Я сел на троллейбус, намереваясь отправиться на вокзал, в камеру хранения, но вдруг передумал, вернулся на Преображенку, и, передвинув стол к окну, водрузил на него пишущую машинку, вправил чистый лист, зажег полный свет и, как Хемингуэй, встал над нею, размышляя о первой строке… О чем писать, с чего начать, может быть, с детства, с приготовлений к приходу гостей, с Дуни?..

Или с посвящения? Решив, что так будет проще начать, я одним пальцем напечатал вверху листа: «Посвящается Папе, Маме, Сарычеву, Чеховскому, Иваше, Миле, Гапе, Верочке и Дуне», — кажется, никого не забыл?

Посмотрел, прикинул и понял, что все-таки кого-то не хватает, однако, не вспомнив кого, погасил свет, отправился в ванную, принял душ, попрыскал на себя рижской туалетной водичкой, оделся во все чистое, лучшее и, обворожительный, неотразимый, постучав к хозяйке, спросил, не могу ли я заплатить ей за год вперед… не откладывая, прямо сейчас…

…После чего поехал… на кладбище.

Это не было внезапным порывом, порожденным угрызениями совести, — яс самого начала намерен был отдать последний долг Иваше, но…не со всеми. И не только потому, что не хотел, чтобы видели меня.

Приехав к кладбищу, я в полутьме быстро шел, поглядывая только на те могилы, около которых навалены были свежие венки… Около одной из них все еще стояли люди — я присмотрелся: Сарычев и Чеховский держали под руки какую-то древнюю старуху, которая, стоило им отпустить ее, валилась на могилу И ваши, словно бы хотела, чтобы и ее зарыли с ним… А я и не знал, что у Иваши есть такая древняя мать…

Меня никто не видел, и я решил отойти подальше и переждать, но в этот момент Сарычев и Чеховский чуть замешкались, и старуха снова повалилась на могилу, увлекая и их… Сарычев оказался на коленях, Чеховский на земле. Быстро поднявшись, они цепко подхватили старуху под руки, повели прочь — Гапа шла позади и отряхивала то одного, то другого… Они прошли неподалеку от меня, по соседней аллее, и тут я не столько узнал, сколько понял: это была не мать Иваши — это была Дуня…

…Спустя полчаса я покинул кладбище и с ощущением бессмысленности смерти, вытекающей из бессмысленности жизни, отправился в ресторан «Метрополь», чтобы проститься с… мамой…

— И еще к Стелле, — подумал я, покосившись на часы и нетерпеливо поглядывая на официанта, который из-за моего плеча наливал мне в бокал багровое «Цимлянское»…

…Светлан опоздал, я ждал его, дрожа от холода, клялся, что еще две минуты и уйду, даже засекал время на секундомере своей «Сейки»…

Наконец, он появился и с изумлением посмотрел на меня.

— Я здесь случайно, — сообщил он, — был уверен, что вы сбежите!

— Как видите, — холодно ответил я.

— Да, вы честный человек, приехали сказать, что передумали?

— Я не передумал, — спокойно возразил я.

Кажется, Светлан растерялся. Может быть, он просто испытывал меня и хотел лишний раз насладиться разоблачением моей подлости, слабости, неспособности к действию.

— Куда это вы так вырядились, — раздраженно буркнул он, — небось, и выпили без меня?..

Ага, к нему вернулось прежнее настроение…

— Билет купили? — спросил он. — Давайте сюда!

Я отдал ему билет.

— Отчего не СВ — глянув, взорвался Светлан, но о ботинках не вспомнил, не спросил и тем самым с головой выдал себя.

Приехав в Серебряный Бор, мы отправились не на дачу, к реке; всю дорогу Светлан ворчал, что наверняка и льда не окажется, и снега — не на чем будет следы оставить, да и вообще ничего не получится…

— Записка-то останется и ботинки тоже, — подчеркивая, что я все замечаю, все понимаю, сказал я, — разве этого мало?

— А вы, я вижу, очень хотите умереть?

— А разве я собираюсь умирать? — подловил его я.

Светлан не нашелся, что ответить, только небрежно махнул рукой.

Мы вышли к реке — льда не было и в помине; вернувшись на дачу, сидели, не зажигая света…

— Черт, — сказал Светлан, — столько усилий, а толку чуть — без проруби никто не поверит… будут не труп искать… вас!

— Вы что-нибудь предлагаете или просто отказываетесь? — спросил я.

— А что я вам могу предложить, кроме как в самом деле оставить труп?

— Вот те на, — рассмеялся я, — а кто же напишет роман-исповедь?

— А вы уверены, что живой труп сумеет написать? — он бил меня в самое больное место, он просто завидовал мне.

— Не уверен, но попытаюсь… вы же сами считали, что если начать новую жизнь…

— Вырядились, часы отличные… разве это новая жизнь?! — перебил он меня.

— Хотите часы? — спросил я.

— Давайте! — ответил он.