Марина Ларина - Ты плакала в вечерней тишине, или Меркнут знаки Зодиака

Сине-зеленый камень, о котором Прокофьева уже и думать забыла, самым неожиданном образом напомнил о себе. В архиве исторического музея она случайно обнаружила картину с точным изображением копии камня, которым в XV веке была украшена чаша Грааля, хранившаяся в чешском замке Карлштейн. Этот камень как две капли воды был похож на тот, который Настя по привычке носила с собой в кармане брюк.

— Ничего себе, — вырвалось у Прокофьевой, — неужели это тот самый камень?! Надо же, как похож. Так вот ты откуда, зеленоглазый, — посмотрела она на своего спутника. Ей стало даже как-то веселей от предстоящей затеи снова двинуться в путь, чтобы узнать его историю до конца.

Предрождественская Прага встретила ее продрогшей пустотой.

— В Африку бы сейчас, — подумала Настя, ежась на холоде. Все-таки на юге Франции было значительно теплее в это время. Анна Ниогре немного не рассчитала с одеждой. До Рождества оставался ровно день, и горе-туристка отправилась искать приют на ночь в не очень дорогой гостинице. На улице Крыжикова ей посоветовали отель «Брно», и в нем как раз оказались свободные места. Настя оплатила номер на пару дней вперед, — она не знала на сколько здесь задержится, — и пошла искать супермаркет, чтобы укрыть свое тело от холода еще и во время прогулок по Чехии. Ближайший супермаркет находился на станции метро «Ангел». У самого магазина было не менее интересное название — «Била лабуть», что по-чешски означало «белая лебедь».

— Надо же, — подумала Прокофьева, — как красиво придумали. «Белая лебедь» на «Ангеле». Даже символично как-то.

В архитектурном отношении Прага была гораздо красивее Парижа. Но все же в ней, по ощущениям Насти, чего-то не хватало. Какая-то внутренняя пустота ощущалась в этом внешнем великолепии готических соборов и зданий.

«Вот тебе и Грааль — то дух, то камень, — пришло Насте на ум. — Но если камнем станет дух, то очерствеет все вокруг», — снова стали появляться рифмованные строчки. И Настя снова достала маленькую записную книжку и, записав стихотворение, подписала внизу: «Пришло 23.12.2008 года в Праге возле Карлова моста. 19.30».

— Что же меня так пушинкой по свету-то носит? — произнесла она вслух, хотя никого рядом не было. Спешащие куда-то пражане и неспешно прогуливающиеся туристы ее не замечали. А она не замечала их. В этом холодном мире Настя снова почувствовала себя одиноко. И ей захотелось заплакать, теперь уже не от боли и не от обиды, а просто от ощущения пустоты. Она стояла на Карловом мосту и плакала, сама не зная почему. Слезы градом лились из ее глаз, а плечи содрогались от рыдания.

— Что со мной? — промолвила Настя. — Не понимаю, что со мной происходит. Смех без причины — признак дурачины. А слезы — признак того же? Как это понимать? Что-то должно произойти или уже произошло? Или просто здесь место такое. И все это о чем-то говорит. Но о чем?

Ей захотелось обратиться к кому-то невидимому, чтобы спросить. Но она опоздала. Странные ощущения так же неожиданно оставили ее, как и нахлынули. Настя словно бы слегка протрезвела.

— Да, это она. Это Прага. Мистика какая-то… даже как-то не по себе, — произнесла она шепотом, словно боясь кого-то спугнуть.

Она почувствовала себя маленькой девочкой, заблудившейся в темном лесу. Срочно нужно было открыть глаза, дабы проснуться и избавиться от этого наваждения.

Чтобы не сдвинуться окончательно от такого спектра неведомых до сих пор ощущений, Прокофьева поспешно направилась в ближайший бар и заказала себе абсент. Опрокинув рюмки четыре, она изрядно окосела. И после очередной рюмки абсента, уже ничего не соображая, двинулась в неизвестном направлении и случайно осела на коленях молодого человека, который, нужно отдать ему должное, не бросил ее валяться в этом кабаке, а затащил к себе домой.

Наутро Настя проснулась, ничего не соображая, в чужой постели.

— Где я? — спросила она, осмотревшись по сторонам. Смутно припоминая, что она вчера делала, Прокофьева никак не могла вспомнить, как попала в эту постель. Лежавший рядом мальчик постарался в наиболее корректной форме изложить ей ход событий. Он рассказал, как она пыталась у него прикурить, а потом нечаянно упала к нему на колени. И ему ничего другого не осталось, как привести ее к себе домой, чтобы ее не забрала полиция.

— Да? — сказала Настя. — Это я так надралась? Надо же, как стыдно. А тебя как зовут?

— Роберт, — ответил ее спаситель.

— Рыцарское имя, — заметила Прокофьева, — а меня Настя, то есть Анна. То есть можно и так и так, но лучше Настя. Спасибо. Извини, что я так…

— Да, ничего, — ответил Роберт.

— Стыдно… будешь считать теперь, что все русские пьяницы… Да, кстати, а откуда ты так хорошо русский язык знаешь?

— А я из Словакии, из городка, расположенного на границе с Украиной, — ответил Роберт. — А русский язык я в школе учил.

— Ясно.

— У меня случай был, когда русский язык меня даже спас, — добавил Роберт. — Я работал летом в Израиле и там заболел. В израильской больнице никто из врачей меня не хотел смотреть, потому что у меня не было страховки. И там был один русский доктор, он мне помог. Я стал с ним говорить по-русски. И он сделал для меня все бесплатно. Если бы не он, я не знаю, что со мной было бы. У меня не было денег платить за лечение.

— Отрадно, — сказала Настя, — что добрые поступки соотечественников имеют продолжение.

— Да, — восторженно произнес Роберт, — за добро нужно платить добром. Как я мог оставить тебя? Ты же тоже русская.

— Приятно. Ты меня почти растрогал.

— Что такое «растрогал»?

— Порадовал значит, — объяснила Настя. — Ясно?

— Да. Ты можешь побыть у меня, если тебе нужно. Только завтра… — запнулся Роберт.

— Что завтра? — переспросила Прокофьева.

— Приезжает моя герлфренд из Словакии.

— Не беспокойся. У меня есть где жить. Просто мне было вчера плохо и…

— А что плохо?

— Да так, накатило что-то, какая-то тоска. В общем, ничего существенного. Просто грусть… какая-то сильная. Вот я и напилась, — попыталась оправдаться Настя.

— Русская душа? Да-а-а, я слышал, — заметил словак.

— Я думаю, тут как раз не русская. А что вы, нерусские, подразумеваете под «русской душой»? — полюбопытствовала Прокофьева.

— Русские чувствуют то, что не чувствуют другие. Так? — посмотрел на нее Роберт.

— А я не знаю, чего не чувствуете вы, — пожала Настя плечами. — Я думаю, что это у всех одинаково.

— Не у всех, — ответил Роберт.

— Может быть… Но некоторые русские вообще ничего не чувствуют, кроме жажды денег, — у Прокофьевой на самом деле было что с чем сравнивать, после того как она прошла через огонь и воду в Петербурге.

— Это не только русские. Всюду власть денег. Здесь тоже. Всюду, но не над всеми. Тот русский в Израиле сделал все без денег. Не грусти, Настя. У тебя все будет хорошо.