Нина Осмоловская - Игроки

Так оно потом и оказалось, бедные ласточки кормили не только своего птенца, но еще и кукушкиного детеныша, а тот был крупнее и нахальнее, и прокормить его было гораздо труднее.

«Вот так и в жизни», — подумала Елена Васильевна: «Родители бьются, бьются, вскармливая малышей, а те потом оказываются чужими кукушатами». Она теперь уже сама встала на стремянку и аккуратно положила птенцов опять в гнездо. «Прямо наваждение какое-то, когда они только вырастут и смогут сами летать?», — беспокоилась Елена Васильевна. Ласточка опять благодарно что-то ей прочирикала…

Той весной они часто ездили с Мэтром в Переделкино, гуляли там по окрестностям. Погода была самая романтическая: цвела сирень, пели соловьи. Деревья и кусты утопали в цветах. Воздух был напоен ароматами неги и любви. Но Учитель этого не замечал, у него была депрессия, творческий застой.

Он жаловался Лене, что устал, стал стареть, теряет силы, его обходят молодые ученики, даже женщины перестали интересовать как раньше. Лена слушала, не перебивала, она знала, что в такие моменты лучше всего дать возможность ему выговориться, не надо уговаривать и жалеть. Он этого терпеть не может.

У него был срочный заказ, работа не шла, сроки приближались, а он, как назло, ничего не хотел делать.

Лена знала, что его хандра пройдет, он сумеет найти выход из любого положения и поэтому шла рядом и думала о своем. Хорошо, что Аленка выехала на дачу с детским садом и теперь можно жить более свободно. Юра уехал на очередные натурные съемки, Елизавета Павловна была у приятелей на даче.

Лена жила в Москве одна. Она наслаждалась тишиной, лесным покоем и весной. Подумала, как давно она не отдыхала, ей вдруг так захотелось взять Аленку, Юру и уехать куда-нибудь к морю, там, наверное, здорово весной.

Ее всегда одолевала страсть к путешествиям в это время года. Как будто за долгую зиму она устала жить взаперти, в холодном морозном городе, и теперь мечтала улететь как ласточка куда-нибудь к теплу и солнцу.

Учитель обиженно замолчал, поняв, что Лена сейчас далеко от него. Они вернулись на дачу.

В один из июньских дней Лена зашла в мастерскую, чтобы напомнить Мэтру о предстоящей встрече в Союзе художников. Она стояла в легком крепдешиновом платье в симпатичный веселый горошек, которое очень удачно подчеркивало ее фигурку. Такая юная и по-девичьи стройная, что невозможно было отвести от нее глаз.

Учитель, улыбаясь, подошел к ней, обнял, прижал к себе. И заговорил страстным и тихим голосом: «Лена, родная моя, девочка, я так давно люблю тебя, ты даже не представляешь как. Я боюсь признаться в своих чувствах, ведь я старик, а ты такая молодая, ты такая красивая», — сбивчиво продолжал он. «Я влюбился в тебя с той самой нашей первой встречи, и все эти месяцы боролся с собой, со своим чувством. Мне так не хочется, чтобы ты отвергла меня. Я хочу быть с тобой рядом всегда, смотреть, как ты просыпаешься, как ты причесываешься. Хочу быть рядом, когда ты в грусти и печали и когда в радости. Я мечтаю увести тебя к морю и жить там с тобой вдали ото всех в какой-нибудь рыбацкой хижине на берегу».

И вдруг Лена поймала на себе такой откровенный мужской взгляд, каким на нее еще никто не смотрел. Ей стало неловко. Она не знала как вести себя. В мастерскую могла в любой момент войти его жена, и вообще, как ей отвечать на чувства этого по сути уже старика, она тоже не знала.

Мэтр бросился к Лене, сбивчиво что-то говорил и раздевал ее. Он делал это торопливо, не давая ей времени опомниться. Лена стеснялась, сопротивлялась. Тогда он встал на колени и как мальчик жалобно попросил, чтобы она не отказала ему. Лена смотрела на Учителя и не узнавала этого исполина, который теперь на ее глазах превращался в маленького мальчика, с которым она могла делать все, что хотела. Ленино сопротивление только распаляло Мэтра.

Он раздел Лену, и попросил встать рядом с большим окном. Она была окутана только лучами теплого яркого солнца. Мэтр посмотрел на нее, и своим привычным громким голосом приказал ей остаться так стоять, а сам бросился к мольберту. Лена боялась пошевелиться. Ее смущение, стеснение, неловкость ситуации так нравились Учителю, что он, продолжая говорить ей слова нежности и любви, быстро что-то набрасывал на бумаге.

Через несколько минут такого позирования, Лена вдруг почувствовала непреодолимое желание принадлежать этому великому мастеру, как мужчине. При этом сила ее чувства к нему была настолько велика, что ей показалось, что она просто потеряет сознание от этого желания.

Он смотрел на нее с неподдельной любовью, нежностью, страстью. Лена в тот момент не смогла бы объяснить, что это были за чувства. Она бросилась к Учителю. Мольберт с шумом полетел на пол. Мэтр обнимал ее, целовал так нежно, как никто еще в жизни не целовал.

Лена не помнила всех подробностей того, что было дальше. Это был разгул страстей, желаний. Она, давно истосковавшаяся по настоящей и большой любви, пила этот любовный напиток огромными глотками. Они упали на маленькую кушетку, стоявшую в глубине мастерской, потом скатились на пол. То, что Лена испытала в те мгновения как женщина, было несравнимо ни с чем. Мэтр теперь казался ей Богом — Богом Любви. Он так умело заставлял ее делать все то, что было приятно им обоим, что Лена забыла и о муже, и о семье, и вообще обо всем на свете. Ничего подобного в ее жизни не было ни до, ни после.

Он теперь каждый день приглашал ее позировать. Она лежала или стояла. Он искал нужный ракурс. Лена в эти моменты буквально сходила с ума от страсти и желания, когда становилась совсем невмоготу, она бежала к Мэтру. Он бросал мольберт, и оба отдавались страстям. Через некоторое время работа вновь продолжалась.

Лена давала силы Учителю, и сама была на вершине блаженства. Юра рядом с Мэтром казался ей просто мальчишкой.

В эти дни Учитель отпускал Лену пораньше, а сам запирался в мастерской и продолжал работу. Это состояние он называл творческим угаром. Он работал и днем, и ночью. Любовь к молоденькой секретарше стала для него мощным стимулом! У него все получалось, он наконец-то был доволен и счастлив!

В середине лета Марго как-то зашла в мастерскую к мужу, она взглянула на незаконченные работы, и сразу поняла, кто ему позировал и что здесь происходило. Она решила не увольнять пока Лену, а посмотреть, что будет дальше.

А дальше все было буднично и просто: любовный угар прошел, словно чаша их страсти была выпита до дна. Учитель остыл к Лене, уже не говорил нежных слов и не просил позировать, главная часть работы была уже сделана, оставались лишь мелкие доработки.

Осенью на выставке работ скульптора в Манеже все обратили внимание на две новые небольшие мраморные скульптуры. Одна из них изображала молодую женщину, лежащую на камне, и называлась «Обнаженная», вторая называлась «Целомудрие», на ней та же натурщица стояла и пыталась куском ткани стыдливо прикрыть свое прекрасное тело.