Наталия Костина-Кассанелли - Найти, чтобы потерять [litres]

Говоря все это, я на минуту забыл, что первая, а возможно, и единственная и незабытая любовь Николая Никитича была как раз отравлена… Я осекся. Но мой собеседник, казалось, тоже об этом забыл – да и нужно принять во внимание, сколько лет прошло со времени трагедии!

– Интересно… А мышьяк – потому что им травили мышей?

– Именно, – подтверждаю я. – Мышей, крыс и прочих грызунов, разносящих чуму по городам и весям, ну, и заодно также и нелюбимых мужей, неугодных невесток, соперников, ненужных наследников…

– Нет, я все-таки не постигаю! – вскричал Ник Ник, которого этот вопрос, видимо, задевал за живое. – И что же, каждый мог так поступить? Никого не ловили и не вешали… либо не казнили еще каким-либо способом?

– Теоретически каждый, – я вздыхаю, правда не слишком сокрушенно. Наш многомудрый олигарх в некоторых вопросах ну прямо как ребенок! – Во-первых, вспомните, какая в то время была смертность. Даже во дворцах, при самом тщательном уходе и присмотре, младенцы, да и сами правители помирали с удручающей регулярностью. Что ж говорить о хижинах? Или о купеческих домах, где сегодня глава семейства был вроде как жив, а завтра преставился: то ли поганых грибов покушал, то ли кондратий его хватил, а может, и холерный вибрион коварно внедрился – потому как воду нигде не кипятили, и зачастую при эпидемиях вымирали целые кварталы и даже города! А симптомы, кстати, что у желудочных заболеваний, что у холеры… и даже при инсульте тошнит и рвота, и спутанное сознание! То же и с мышьяком.

– По-ра-зи-тель-но! – по слогам произносит Николай Николаич. – Просто по-ра-зи-тель-но!!

– Угу! – мрачно подтверждаю я. – Однако случались и отравители-виртуозы, так сказать. Которых не устраивали простые, доступные средства и которые торили новые пути. Знаменитая отравительница маркиза де Бренвилье изобретала целые коктейли из редких и малодоступных ядов, которые действовали не так ошеломляюще, явно и быстро, как мышьяк. И кто к ней только не обращался – за помощью и советом, так сказать. Именно из-за вышеупомянутой маркизы слетела со своего высокого места многолетняя фаворитка короля-солнце мадам де Монтеспан. История полагает, что стареющая красавица обращалась к маркизе за снадобьями для самого короля! О, – я предварил немой вопрос, вспыхнувший в глазах патрона, – она не собиралась убивать его из-за соперницы. Она всего лишь хотела вызвать повышенный сексуальный интерес к своей особе, который Людовик XIV начал терять. Однако за помощью к сердобольной маркизе, могущей разрешить наболевшие вопросы, в высшем свете, видимо, стали обращаться так часто, что смертность в высшем свете намного превысила среднестатистическую и возник громкий скандал. Скандал века, можно сказать.

– А драгоценности? – спросил крайне заинтригованный моим историческим экскурсом Ник Ник, временно позабывший о собственной коварной интриганке, испытывавшей его терпение. – Драгоценности в этом деле замешаны не были?

– В любом таком деле обязательно бывают замешаны драгоценности, – заверил я его. – Обязательно!

Она очень устала. Стояла небывалая для месяца апреля жара. Тело отца обкладывали еще сохранившимся в подвале льдом, но все равно оно безобразно распухло, а запах стоял такой, что ее едва не стошнило, когда она приблизилась к гробу.

– Мы нашли его только утром! – Кто-нибудь другой не разобрал бы, что пытается сказать это тучное колченогое создание, по ошибке поименованное женщиной, – ее сестра. Редкие жирные волосы были почти одного цвета с ее прыщавым нечистым лбом, заячья губа вспухла и дрожала. – Он лежал там, у себя, и мухи… – Сестра зарыдала.

Да, мухи попировали на теле Антуана д’Обре на славу! И не нужно говорить, что слуги кинулись искать хозяина рано утром: эти ленивые скоты, небось, были только рады, что их не шпыняют с самого спозаранку и не теребят! Да и сама сестричка наверняка дрыхла до полудня, потом пару часов потягивалась и ублажала себя, завтракая в постели, и выползла искать папашу лишь тогда, когда за дверью его спальни уже вовсю жужжало и спаривалось, а вылупившиеся прожорливые личинки уже прогрызали лоснящуюся, натянувшуюся, словно на барабане, кожу…

Священник, сглатывая постоянно подступающую горькую слюну, тоже торопился. Никакой фимиам, каким усердно кадили в церкви, и никакие магнолии, которыми был засыпан преставившийся мессир д’Обре и приторный аромат которых лишь подчеркивал трупную вонь, не помогали. Наконец последнее «амен» было произнесено и на гроб надвинули тяжелую крышку. Первыми в траурной процессии двинулись братья, затем Мари-Мадлен с сестрой. Сохранившая никому не нужную невинность расплывшаяся туша ковыляла рядом и оттянула ей всю руку. Еще четверть часа – и останки были водворены в фамильный склеп, а все скорбящие ринулись на свежий воздух.

– Старик вонял хуже, чем дохлый мул! – слишком громко сказал на ухо брату Антуан-младший, теперь ставший Антуаном-старшим, и на них стали оборачиваться. Дура сестра всхлипнула, а Мари зло заметила:

– Если бы он не скопидомничал, а вовремя позвал лекаря и пустил кровь, этого бы не случилось!

– Никто не уйдет из этого мира живым. – Франсуа, который всегда был вторым и насиловал ее тоже всегда во вторую очередь, сделал постное лицо, но она прекрасно знала, что братец ждет не дождется главного сегодняшнего действа – оглашения завещания. Да, их старик действительно был прижимист – но тем больше они получат! У него в полку столько долгов, что уже нельзя и за карты сесть!

В тяжелой старомодной карете мгновенно стало душно. От сестры воняло давно не мытым телом, толстуха нещадно потела – и от волнения, и от того, что поверх слишком плотной траурной робы она напялила еще и меховой палантин. Блохи из нижних юбок дорогой безутешной сестрицы, которым было неуютно от множества привешенных изнутри по случаю выезда лавандовых саше, толпами перебирались на мех, подпрыгивали, чуя свежую кровь, и Мари-Мадлен брезгливо смахивала их с лица перчаткой. Проклятые провинциалы, которые не моются и которым лень вытряхнуть и проветрить лишний раз свои одеяла!

В задней карете ехали братья – слава богу, им хватило ума пустить их вперед, чтобы женщины не дышали пылью! Дождей давно не было, и белая пыль поднималась до небес. Небес, вряд ли принявших к себе черствую душу Антуана д’Обре. Папенька наверняка отправился прямо в ад – туда, где ему было самое место!

– Я устала, – сказала она, и это было правдой. Бессонная ночь, чтобы поспеть на похороны, затем еще одна – бдение у разлагающегося трупа вдвоем с сестрой и монахинями… монахиням-то это было зачем?! Их-то никто к этому не понуждал! Чертовы святоши… Сейчас странно вспоминать, что она сама когда-то собиралась уйти в монастырь! Иногда она наезжала в обитель босоногих сестер-кармелиток и жила там по две-три недели, когда слишком уставала от исполнения супружеских обязанностей, и от сосущих, словно пиявки, глаз тех, кому от нее что-то было нужно, и от приторных объятий новой подруги – королевской воспитательницы мадам Ментенон.