Мари-Бернадетт Дюпюи - Скандал у озера [litres]

Жасент устроилась за столом, подготовив перо и бумагу. Она хотела написать Пьеру, чтобы рассказать ему о том, какой печальный четверг ей довелось пережить. Ее потрясение было слишком велико. Перед тем как увидеться с Пьером, девушка хотела сначала прийти в себя, немного отойти от этого кошмара. «Как безболезненней объяснить любимому, что ему придется повременить с приездом сюда? – спрашивала она себя. – Если бы подобное довелось пережить Пьеру, я бы хотела находиться рядом, чтобы ему помочь и утешить его».

Находясь в таком состоянии неопределенности, совсем побледневшая Жасент задумчиво покусывала ноготь мизинца.

– Мама, присядь ты уже, наконец! – взмолилась Сидони. – Ты только то и делаешь, что вглядываешься в дорогу. Если подъедет какая-нибудь машина, мы обязательно услышим.

– Мне так стыдно! – призналась Альберта, присаживаясь на край скамейки, где обычно сидят мужчины. – Я любила Эмму всем сердцем, я ее обожала! Она поступила плохо, но я не могу держать на нее зла за это. Эмме дорого обошлись ее ошибки, она поплатилась за них своей бесценной жизнью. Мне не дает покоя и ребенок, да, ребенок моей девочки, моя внучка. У этой малышки где-то есть отец, наверняка кто-нибудь из местных.

Жасент отказалась от идеи писать письмо. Она поднялась, разожгла печь и добавила дров.

– Я приготовлю обед, – сказала она, наполняя миску картошкой. – Я найду следы этой малышки, мама. Может быть, подумаем о том, когда же Эмма могла родить так, чтобы мы об этом ничего не узнали! Вчера мы с Сидо были настолько измотаны, что у нас не было сил думать об этом. Что происходило в нашей семье в течение всего 1925 года?

– Кажется, в начале января ты уехала в Монреаль, – начала Альберта. – Поездка на поезде заняла почти трое суток, так сильно тогда замело. Мы вновь увидели тебя только на Пасху. Ты рассказывала нам о больнице, о пациентах, о жизни в городе…

– Ты запомнила это? – удивилась Жасент.

– Конечно! Ты была так далеко от дома! Это не давало мне покоя.

– А я работала в школе ведения домашнего хозяйства в Робервале, как и некоторые другие выпускницы, – заметила Сидони. – Но по пятницам, вечерами, я возвращалась сюда. Эмма ждала, пока откроется школа сестер-урсулинок в Робервале. Она была решительно настроена преподавать. Тогда она еще училась в старших классах школы при женской обители.

– Женской обители в Сен-Приме, правильно? – спросила Жасент.

– Конечно. Мы ведь ходили туда втроем.

– Зимой Эмма могла без проблем скрывать свою беременность. Она была такой миниатюрной! А обучаясь у сестер, мы все носили просторные блузы без рукавов, очень широкие: они просто свисали с нас, – объяснила Жасент.

– Минутку! Я кое-что вспомнила, – перебила сестер Альберта. – В январе Эмма бросила школу и по рекомендации мэра уехала работать в магазин Маргариты Лагасе, в Перибонке.

– Ты права, мама, – подтвердила Сидони. – Как и я в Робервале, она хотела подзаработать денег, чтобы помочь вам с папой. Папа тогда влез в долги, чтобы купить что-то из техники, уже не вспомню, что именно. Кажется, она вернулась в апреле… Да, я очень хорошо помню день ее возвращения. Погода стояла чудесная, и мы рассматривали модели платьев в женском журнале, который я до сих пор покупаю. Тогда она не была беременна: я снимала мерки с ее груди и талии.

– Должно быть, она родила в Перибонке, – заключила Жасент. – Нам следовало бы навестить Маргариту Лагасе.

Альберта знаком попросила сестер замолчать. Она услышала звук двигателя на дороге. Через мгновение в дом вбежал Лорик.

– Кажется, это полиция, – взволнованно сказал он.

Он побежал помыть руки в кухонной раковине и привести в порядок свои растрепавшиеся волосы. Затем он придирчиво посмотрел на мать и сестер, словно желая убедиться в том, что они подобающе выглядят. Спустя несколько минут в дверь постучали. Жасент бросилась открывать.

– Входите, мсье, – сказала она двоим полицейским, которых накануне видела в Робервале. – С моим братом вы знакомы. Это мои мать и сестра.

– Мадам, мсье, – проворчал начальник полиции Альфред Карден. – Сначала мы хотели бы поговорить с Шампленом Клутье.

– Мой супруг сейчас у кюре, но он скоро вернется, – смущенно пролепетала Альберта. – Присаживайтесь, мсье, прошу вас.

Она дрожала всем телом; ее осунувшееся лицо побледнело.

Сидони поспешила обнять мать за плечи, успокоить.

– Благодарю, мадам, не стоит. Мы ведем дело о гибели вашей дочери Эммы, – заявил Альфред Карден. – Ситуация не из простых. Судя по показаниям Теодора Мюррея, вышеупомянутая юная особа отличалась довольно свободным нравом, к тому же она несколько месяцев издевалась над доктором и его супругой.

– Мир сошел с ума! – проревел Лорик. – Вы еще скажите, что, убив нашу сестру, доктор совершил акт милосердия!

– Успокойся, – взмолилась Альберта. – Позволь мсье закончить.

– Мадам Клутье, – продолжил полицейский, бросив на Лорика пронизывающий взгляд, – мы только что допросили мэра, доктора Фортена и других заслуживающих доверия жителей. Ваша семья пользуется в Сен-Приме уважением, это не оставляет сомнений. Мы предполагаем, что ваша дочь Эмма, проживая в Сен-Жероме, могла вести себя, как ей заблагорассудится, особенно начиная с июля 1927 года, когда у нее появилась возможность обосноваться в предоставленном для преподавателей жилище рядом со школой. Отвечайте предельно честно. Было ли вам известно о связи вашей дочери с доктором Мюрреем, женатым и порядочным мужчиной?

– Увы, нет, – слабым голосом ответила Альберта. – Если бы мы с супругом об этом узнали, то, естественно, попробовали бы образумить нашу малышку.

Чаша терпения Лорика переполнилась. Он встал перед представителями закона в вызывающую позу и смерил полицейских взглядом.

– Постойте-ка, ваш доктор все еще считается порядочным мужчиной? Этот парень убил мою сестру, он держал ее голову под водой, здесь, недалеко от нашей фермы, когда озеро затопило наши земли. Ему было плевать на последствия, на то, что рядом люди, на то, что у него будут большие неприятности. Стоит написать об этом в газетах: теперь важные шишки, лишив молодых девушек чести, имеют право их убивать!

– Умерьте-ка пыл, молодой человек, – прорычал Альфред Карден. – Доктор Мюррей сдался по собственной воле и признался в совершенном преступлении, но, по-видимому, он не отдавал себе отчета в своих действиях, будучи в состоянии минутного помешательства.

– И вы считаете, что от этого нам легче? – воскликнула Жасент. – Я согласна с братом. Послушать вас – так во всей этой истории виновата только моя сестра. Но она на кладбище, и ни защитить себя, ни озвучить свою версию трагедии она не сможет. На самом деле вы в таком же положении, что и мы: у вас есть только версия Мюррея. Версии Эммы нет.