Миермилис Стейга - Последняя индульгенция. Кондоры не взлетели

Елена как пантера отскочила и оказалась за мотором машины. Ей это удалось, так как мужчины не придавали ей особого значения.

— Стой! — крикнула она, наводя револьвер то на одного, то на другого. — Руки за голову!

Воспользовавшись замешательством, Шота ударил пистолетом того, который его узнал.

— Руки за голову!

Те медленно, нехотя подчинились.

В дверях бокса показались еще двое, но подходить не стали, побоялись. Шота вынул из своего кейса наручники и надел всем четверым. Вскоре прибыл и Стабиньш со своей командой. Но молодчики уже смирно, понуро сидели на бревне под охраной Шота и Елены.

Улдис Стабиньш вышел из последнего вагона. В такой поздний час мало кто едет в Юрмалу. Особенно осенью. Всего несколько пассажиров сошло с поезда, и каждый быстро пошел своею дорогой. Перрон опустел. Ни души. Станция не могла похвастать чистотой. При тусклом свете фонарей всюду виднелись валявшиеся куски и клочья бумаги, обертки, окурки, пустые коробки, огрызки яблок, банановая кожура и все такое прочее, хотя рядом с каждой скамейкой скучали жестяные ящики, предназначенные для отбросов.

Стабиньш вышел из полосы света, остановился, сквозь верхнюю одежду нащупал маленький браунинг, вынул его из кобуры и переложил в правый карман брюк.

Выждав в тени, пока уйдет поезд, он широким шагом перешел железнодорожное полотно и нырнул в темный лес.

Идти было порядком. Но Стабиньш хорошо помнил дорогу, поскольку мерил ее уже пятый раз. «Неужто и на сей раз не повезет», — думал он.

Лес стал редеть, потом разом кончился, и Улдис попал на заасфальтированную, слабо освещенную дорогу. Он повернул налево и шел посередине шоссе. Так надежней. Видишь, кто идет навстречу, и никто не сможет неожиданно напасть сзади или сбоку. Хотя инструкция учила держаться в тени. В мятых чиненых брюках, непонятного цвета фуфайке он выглядел старым землекопом, безработным. Ноги в стоптанных туфлях, на голове картуз. Небритая борода и мешки сердечника под глазами могли навести на мысль о солидном похмелье. Однако Стабиньш шел твердым шагом, а то могли бы напасть подростки — охотники за пьяницами. Они норовят избить и обчистить пьянчуг. У одной поперечной улицы Стабиньш остановился и, прочитав название, на нее свернул. Улочка была совсем темная и вся вдоль и поперек изрыта глубокими траншеями. Тут надо быть прямо акробатом, чтобы суметь пройти по рыхлому, ползучему песку и перебраться по узким шатким мосткам.

Преодолев наконец все препятствия, Стабиньш свернул еще в одну улочку и стал в темноте считать дома — первый, второй, третий… У живой изгороди шестого дома он остановился. Бесшумно, не задев ни одной ветки, он стороной обошел двухэтажное здание и, прячась в тени деревьев, направился к двери. В саду играл легкий ветерок, шныряя то в ветках деревьев, то в зелени кустов, и казалось, будто садик в движении, будто он живой и с неудовольствием встречает незваного гостя.

Наружная дверь была настежь открыта, воров здесь, видимо, не боялись. Стабиньш осторожно поднимался по кривой винтовой лестнице. Перил на ней не было. Наверное, распилены на дрова. Хорошо еще, что лестница не скрипела и не трещала. Но Улдис был уверен, что бдительное, чуткое ухо его шаги уже слышит. Когда лестница кончилась, он тихо, робко постучал в старую дверь. Не дождавшись ответа, вынул браунинг и ногой толкнул дверь. Снова тишина. Он шестым чувством ощущал, что в комнате кто-то есть. Только не мог сказать, сколько их там и как его встретят.

— Я пришел с добрыми намерениями, — будто для себя проговорил он. — Как индус-парламентарий.

— Тогда бросьте на пол пушку, — раздался у него за спиной знакомый голос. Хотя прошло немало времени, голос этот не изменился.

— Брошу, если ты один, — тихо отвечал Стабиньш.

— По субботам я девок к себе не вожу, — усмехнулся Карлик. — А в саду не сидят ищейки? По лестнице вы поднимались один.

— Я же сказал, что пришел с миролюбивыми намерениями.

— Ладно, — согласился Карлик. — Вам я всегда верил. Кладите пушку в карман и садитесь за стол — гостем будете.

— А сможем мы здесь спокойно поговорить? — с тревогой осведомился Стабиньш. — Никто не помешает?

— Не помешает, только не будем зажигать свет. Столик стоит у окна, друг друга увидим. — Карлик раздвинул плотные оконные шторы.

— Надеюсь, мы поймем друг друга, — Стабиньш тяжело опустился на табурет и вздохнул с облегчением.

Карлик продолжал стоять по другую сторону стола.

— Я не спрашиваю, как вы меня нашли. Вы кого хочешь найдете, если захотите. Но я должен знать, чего вы от меня хотите. — Карлик говорил правильным языком, без непечатных слов и жаргона. — Предъявить вы мне сейчас ничего не можете, и я тоже ничего не скажу. Вы же сами это хорошо знаете, правда? Так что зря пришли.

Глаза постепенно привыкли, тьма как бы рассеялась. Теперь Улдис мог разглядеть помещение: то была совсем небольшая, бедно обставленная чердачная комната с дровяной печкой. На ней стояла портативная газовая плитка, а рядом — электрическая с чайником. У окна — небольшой столик с несколькими табуретками, у стены — книжная полка с книгами. Всю противоположную стену занимали картины, большие, маленькие, средние. Там же в углу был и этюдник.

— Значит, живопись ты не забросил, — спокойно заговорил Улдис и повернулся к стене.

Какое-то время они оба молчали.

— Не за этим же вы ко мне пришли, — ответил Карлик.

И снова молчание.

— Нет, не за этим, — откашлялся Улдис. — Но все равно я хочу посмотреть картины. Разрешишь?

Карлик задернул плотные шторы и включил дневной свет. Над картинами вдруг стало ослепительно светло. Улдис смотрел с восторгом.

Вот широкая лесная тропинка зигзагом вьется между горкой и склоном. Поперек тропки упала огромная старая сухая сосна. И как бы худыми старыми руками-ветками уперлась в холм с краю тропинки. Она еще противится своей участи. Всем своим существом в отчаянье кричит: «Не хочу умирать!» Тяжки и бесконечны ее страдания. Низкий фиолетово-розовый небосвод с большим просветом прямо над упавшей сосной готов принять душу старого дерева.

А кругом беспечно зеленеют молодые сосенки, они словно водят хоровод, тем самым говоря — жизнь продолжается…

У картины нет названия. Да оно и не нужно. Все и так понятно.

— Эту, видимо, писал недавно? — тихо спросил Стабиньш, словно боясь кого-то разбудить.

— Еще не закончена, — так же тихо отвечал Юрий.

— А эта? — Стабиньш показал на картину меньшего размера. Спокойное море. Голая девушка, свесив ноги в воду, сидит спиной к пляжу. Голова повернута вбок, на лице написаны ум и надежда, будто в душе она тоскует и кого-то ждет. Что-то знакомое было в неправильных чертах ее лица, будто лицо это он где-то видел. Написана картина с душой, приязнь автора к этой девушке не оставляет сомнений.