Микол Остоу - Ривердейл. Прочь из города [litres]

– Я сейчас просто тренируюсь, – сказал Дилтон. – А когда-нибудь сооружу убежище покрепче. – Он завесил вход в пещеру брезентом, и мне вдруг стало как-то очень тесно.

Я зажмурился:

– Да… Надежно.

Было ли там тепло? И – я, конечно, не специалист по отношениям отца и сына, – но такие занятия, по-моему, нетипичны…

Я взял телефон, хотел написать Бетти и обнаружил, что сигнала нет.

– Мы слишком глубоко в пещере, – пояснил Дилтон.

Я перепугался. Побежал к выходу, и тут он на меня бросился. Мы сцепились. В конце концов мне удалось стряхнуть его и вырваться. Но он успел перевернуть все фонари, и мы очутились в темноте, которая была куда кромешней смерти. Я только потом понял, что у него были инфракрасные очки, так что его тьма не волновала. А мне казалось, будто меня похоронили заживо.

Я выскочил наружу, через плечо бросая Дилтону вымученные извинения.

Я никогда никому не рассказывал о той ночи в пещере. Дилтон сказал, это тренировка, и меня дрожь брала при мысли о том, каким будет его окончательное творение. Но мне почему-то было стыдно за то, что я нарушил обещание, хотя вообще-то не собирался его давать. Если уж я не сумел сдержать клятву, данную Дилтону, то хотя бы постараюсь сдержать собственное слово.

До нынешней минуты та ночь в пещере была самой первобытной и страшной темнотой, какую я видал.

Но теперь проливной дождь колотил по веранде, будто камнепад, а это было самое апокалиптичное, что я мог себе представить. Бетти стиснула мне руку до синяков и издала душераздирающий крик. Остальные тоже вопили.

Я повозился с телефоном и сумел включить фонарик. Вокруг сверкали широко распахнутые глаза, слышалось тяжелое дыхание. Ураганный ветер хлестал нас по лицу нашими же волосами.

Я должен был им рассказать – о короне, которую видели мы с Вероникой, и о том, что видел я, когда она ушла. Это тоже странности. Возможно, улики. А их нам надо было раздобыть как можно больше.

Но не успел я и рта раскрыть, как вспыхнул еще один телефон, и лицо Вероники озарилось сиянием. Она была злая и решительная.

– Я не допущу, чтобы какой-то дождь срывал нам планы, – заявила она. – Электричество вырубилось? Справлюсь. Дел невпроворот. – Она встала.

– Ты куда? – встрепенулась Бетти. Она была на грани срыва. Ужасно не хочется в этом признаваться, но я всерьез за нее беспокоился.

– Нам пригодятся фонарики. И надо проверить генератор, – сказала Вероника. – Он в рабочем состоянии, я в этом уверена. Надо только его запустить.

– Ты идешь вниз? – расстроился Арчи.

– Схожу в подвал, – подтвердила она. – Арчи, не смотри на меня так. Все хорошо. Только проверю, что там, внизу, творится. Честное слово…

– Не говори так, – попросила Бетти без малейшей усмешки.

– Честное слово, – повторила Вероника, – я скоро вернусь.

«Я скоро вернусь».

Вообще-то я отнюдь не суеверна, но почему я выбрала именно эти слова? Я раскаивалась в этом всю дорогу, пока брела по коридору в подвал – осторожно, держась за стену, словно опасалась, что из-за угла на меня выскочит привидение или еще что похуже.

Шаг. Другой.

Левой. Правой.

Я старалась дышать в такт шагам. Надо спуститься и включить генератор как можно скорее, пока не активизировался режим тревоги, но ноги не слушались. Сверху опять донеслись крики, приглушенные и далекие. Трудно было не обращать на них внимания, но я постаралась сосредоточиться.

Вниз по лестнице. Темно.

По коридору. Еще темнее.

В аварийный центр. Совсем кромешная тьма.

Фонарик в телефоне, который в спальне по ночам казался ослепительно ярким, стал тусклым, словно одинокая спичка, и едва рассеивал тьму. Я обвела лучом комнату и остановилась на генераторе.

Огонек жалобно мигал красным светом. Значит, он почему-то отключен. Надо привести его в действие. Где-то сзади должен быть рубильник. Надо только его найти…

Я шагнула к генератору – и споткнулась. Ну конечно. Телефон выпал из руки, стукнулся об пол, и комната снова погрузилась во тьму, ставшую еще гуще, хоть это и казалось невозможным.

– Черт, – сказала я, ни к кому не обращаясь.

Голос эхом прокатился по комнате.

«Да ладно, ничего страшного», – успокаивала я себя. Как правило, я неуязвима не только к суевериям, но и к так называемым страхам. Но, видимо, из всех правил бывают исключения.

Сегодняшняя ночь стала наихудшим исключением из всех возможных правил.

Только бы суметь в одиночку, в темноте включить генератор! И только бы, когда включится свет, мой телефон был хоть чуть-чуть в рабочем состоянии!

Я ощупывала бока холодного металлического ящика, зацепилась за множество всевозможных решеток и острых краев, которые могли наградить меня смертельным ударом электрического тока.

И вдруг услышала.

Тихое, ровное, размеренное дыхание.

Словно шепот. Или, точнее, шипение.

Я замерла. Затаила дыхание в надежде, что этот звук – всего лишь отголосок моей собственной паники.

Ш-ш. Ш-ш. Ш-ш.

Нет. Это не я.

Где-то во мраке, в этом тесном закутке, дышал кто-то – или что-то – еще.

Потом раздался тихий скребущийся звук, легкий топот, словно разбегались крысы, – они обитают на задворках даже самых дорогих нью-йоркских ресторанов.

Я поперхнулась. Этот звук грохотал у меня в ушах, кровь бешено стучала. Я уговаривала себя: мол, мне это только мерещится. Но сама в это не верила. «Не трусь, Ронни, это лишь твоя фантазия разгулялась, тут нет ниче…»

И вдруг меня схватили за ногу чьи-то пальцы.

Я завопила.

Я старался.

Изо всех сил старался держать себя в руках после того, как свет погас во второй раз. Напоминал себе, что мои друзья здесь, что надо только хранить спокойствие и действовать всем вместе, что Бетти очень нервничает и я обязан быть сильным.

Но как только погас свет, появились видения.

В голове прокручивалось слайд-шоу из самых кошмарных сцен.

(Черный Шлем, зеленые глаза, темный лес, пистолет, нож, грех, вороны.)

Это было невыносимо. Все картины жестокости, все мгновения страха, какие я пережил после смерти Джейсона, сыпались дождем, напоминая, как близок я был к гибели, как нам повезло остаться в живых… и как невероятен малейший проблеск удачи.

Отец Джейсона стреляет в него в упор.

Черный Шлем целится в моего отца.

Беспорядки в городе, Фэнгс при смерти.

Беспорядки в городе, Джагхед при смерти.

Каждая картина – новый удар, каждая мысль – невидимый кулак в живот, и я должен принять эти удары, погасить их своим телом.

И наступает миг, когда я больше не могу это выдерживать.

– Все целы? – затеял перекличку Джагхед.