Мария Воронова - Когда убьют – тогда и приходите [litres]

С неприятным чувством, будто отвечает урок, Ирина промямлила про молниеносное течение, и что раз врач Ордынцев, по мнению психиатра, мог ничего не заметить, то медсестра и подавно.

– Человек с таким опытом работы чувствует непорядок уже на подсознательном уровне. Как я чувствую подвох в этом деле, так и Красильникова должна была уловить, что с больным что-то не так, и внимательно к нему присмотреться.

– Племянница говорит, она чем-то была расстроена.

– Вот! – торжествующе воскликнула Гортензия Андреевна и подняла палец типичным учительским жестом. – Вот именно! Чем именно расстроена она была? Почему вдруг позвонила племяннице, хотя раньше много лет принципиально отказывалась это делать? Хотя бы это совпадение не кажется ли вам несколько натянутым?

– Мало ли… Неприятности на работе.

– Ирина Андреевна, я поняла, что Любовь Петровна была добросовестным работником и принимала служебные неурядицы близко к сердцу, только есть один момент… Сотрудники травматологического отделения тепло относятся к девочке Кате, опекают ее, серьезно помогали с похоронами. Неужели вы думаете, что они не рассказали бы Кате о рабочих делах Любови Петровны? Это же дружный женский коллектив!

Ирина засмеялась.

– Вот именно! Обязательно бы нашлась добрая женщина, которая нашептала бы девочке про другую добрую женщину, которая лишила премии, нажаловалась врачу или как-то иначе обидела покойную, а теперь вот сидит как ни в чем не бывало и поминает усопшую безо всякого стыда.

– Не без этого, конечно.

– В таком случае, Катя, в искренности которой я не сомневаюсь, так бы и сказала, что тетка была расстроена тем-то и тем-то. Но что мы имеем? На работе у Любовь Петровны все в порядке, с племянницей тоже, а о чем еще может переживать пожилая женщина?

– Мало ли причин?

– По своему опыту знаю, что их весьма немного, – сухо заметила Гортензия Андреевна, – давайте мы с вами отбросим всякую бредовую мистику насчет предчувствия конца и примем следующий факт: женщину убили вскоре после того, как что-то серьезно выбило ее из колеи, и мы до сих пор понятия не имеем, что это было.

– Ну да, это, в общем, подозрительно.

– Весьма и весьма.

Ирина присмотрелась. Егор стоял возле качелей, что-то бурно обсуждая с другими ребятами. Аккуратный внешний вид был давно утрачен, шарф съехал набок, лицо раскраснелось, подол свитера снова выбился из-под пальтишка. Пора доставать новое… Хорошо бы где-то урвать куртку, как у того мальчика, она удобная, легкая, не промокает и красивая, яркая, красная с синим. И Володе так хочется достать комбинезончик, хотя бы на зиму. В следующем году он будет уже вовсю бегать, но на морозе в стандартном костюме советского ребенка, то есть толстых рейтузах, валенках и цигейковой шубе, будет чувствовать себя, как рыцарь в латах, – ни ступить, ни побежать, ни нагнуться.

Ладно, себе она специально ничего не будет покупать, пока не похудеет, но Кирилл обносился и как-то опростился, что ли. До свадьбы это был элегантный молодой человек, упакованный, джинсы, кожаная куртка, как говорится, полный фарш, но потихоньку превратился в обычного скучного работягу. «Большевик» и «Скороход», что еще скажешь.

Надо его как-то взбодрить, нарядить, чтоб не забывал, что он не только кузнец, но и человек искусства.

Вот о чем хочется думать, а вовсе не о каких-то там дурацких совпадениях, которые есть именно совпадения и ничего больше.

Зачем она вообще стала разговаривать с этой параноидальной училкой? Прогнала бы ее сразу, и пусть бы та вместе со своими бредовыми идеями шла к Кошкину, как и хотела.

Ну а теперь что? Слова сказаны, сомнения посеяны, не отмахнешься.

Она встала и заглянула под капюшон коляски. Володя спал, сосредоточенно шевеля губами.

Гортензия Андреевна тоже поднялась.

– Очаровательный малыш, – заметила она сухо, – надеюсь, когда он достигнет школьного возраста, я буду уже на пенсии.

– Давайте пройдемся.

– С удовольствием.

Одна дорожка, наискосок пересекающая двор, была сравнительно сухой, и женщины принялись ходить по ней туда-сюда.

Ясное мартовское небо начинало тускнеть в предчувствии заката. В домах, плотной стеной окружавших двор, начинали загораться окна, и, как всегда в это время, веяло сразу уютом и неприкаянностью. Детей звали домой, и Егор остался на площадке вдвоем с мальчиком в красивой куртке.

Надо просто набраться духу и вежливо, но твердо проститься с этой дамой раз и навсегда.

– Принято, что алкоголик, убивший Любовь Петровну, находился в состоянии буйного помешательства, и не ведал, что творил?

– Так.

– Тогда объясните мне, как ему удалось совершить все так ловко и технично, что она даже не успела позвать на помощь?

– Набросился внезапно. Кроме того, нечеловеческая сила сумасшедших, к сожалению, не миф, а научно доказанный факт. Да мало ли…

– Вот именно! Вся эта ситуация – череда таких «мало ли», на которые все закрыли глаза. Ирина Андреевна, вы знаете, как во время войны вычисляли немецких агентов? Вроде бы человек как человек, и документы у него в порядке, только почему-то все книжечки одинаковой степени потрепанности и заполнены одинаковыми чернилами, а порой и одним и тем же почерком. А по существу не придерешься. Так и в этом деле. По сути все верно, но не теми чернилами написано.

Мальчика в куртке позвали домой, и Егор помчался к матери, но в нескольких шагах вдруг резко затормозил, одернул пальто, поправил шарф и шапку и только тогда степенным шагом подошел к ним. Гортензия Андреевна благосклонно улыбнулась.

– Зайдете к нам на чашку чаю?

– Благодарю, но не хочу вас затруднять.

– Тогда мы проводим вас до метро. Заодно мороженого купим, да, Егор?

Он осторожно кивнул, видимо, опасаясь выражать свое мнение в присутствии столь суровой дамы.

– Хорошо, – сказала Ирина, – я посмотрю в архиве дело Любови Петровны. Ну то, первое, – она не хотела при сыне произносить слово «убийство», – и выясню судьбу ее сестры, и если меня ничего там не насторожит, то лично для себя я закрою этот вопрос. А вы как знаете.

– Договорились.

Последней была очень скучная лекция по философии, на которой никогда не отмечали, Катя решила прогулять и, приехав домой необыкновенно рано, растерялась, не зная, на что употребить свободное время.

Взяла книжку, но чтение не увлекло, по телевизору не показывали ничего интересного, и Катя взялась за генеральную уборку. Наводить чистоту она любила больше, чем готовить, хоть в их невеликой однокомнатной квартирке особенно негде было развернуться. Когда-то они жили в коммуналке, втроем в одной комнате с высоченными потолками и лепниной, с широким коридором, кухней, похожей на школьный спортзал и окнами в полтора человеческих роста, которые не боялась мыть только тетя Люба. Только через два года после смерти мамы дом поставили на капремонт, коммуналку расселили, и Катя с тетей Любой долго привыкали к свободе и тесноте. А теперь ей приходится привыкать к одиночеству…