Жан Рэ - Проклятие древних жилищ [Романы, рассказы]

— Да, почему…

— Ха! Ха!

Невообразимый хохот взлетел, усиленный сотнями смешков.

— Ха! Ха! Гляньте на Линдау и Лерха… Идите дальше… а этот тоже живой?

Немцы увидели державшегося чуть в стороне мужчину с массивным лицом, украшенным густыми усами. В отличие от личинок, которые роились вокруг, он хранил тяжелое молчание, а глаза, похоже, никого не видели.

— Кажется, я узнаю это лицо, — прошептал Лерхенфельд. — О боже!

— Неужели это он? — выдохнул капитан. — Лорд…

— Китченер, да!

— Быть того не может! — застонал фон Линдау.

— Ха! Ха! Быть того не может! — усмехнулся фон Ротенфельсен. — Коллекция растет. Глядите, вот экипаж «Ю-29», которой я командовал. Пустая и тысяча раз проклятая честь! А вот экипажи «Ю-19» и «Ю-38» и прочие… А вот тот, кто отворачивает лицо и прячет шею… Он смотрит на вас!

— Нет! — закричал Лерхенфельд, отпрыгивая назад.

— Подождите. Вы кое-что увидите и скажете, подходит ли эта повседневная обработка живым. Повседневная! Каждый день, слышите? Если вы расскажете это в Берлине, скажите, что пушки всего флота не выручат нас, ха-ха!

Невероятная жара заполнила пещеру, густой туман превратился в плотное облако, пронзенное стрелами грозы, от далекого рева содрогнулась земля.

— Подождите!

— Убирайтесь отсюда, — произнес хриплый и серьезный голос.

Говорил человек с массивным лицом. Он поднял на двух офицеров глаза, полные ужасающей усталости.

— Убирайтесь! — повторил он.

— Жаль! — ухмыльнулся уродливый Ульрих.

Лерхенфельд и фон Линдау отступили к выходу из логова ужаса. И сделали это вовремя. Возникла невероятная темная тень, гнавшая перед собой дыхание раскаленного горна. Она вдруг окружила клетки, исчезнувшие в жгучей тьме, а потом излился гигантский поток грязи, залив призрачные видения.

— Мы все мертвы! — рявкнул Ульрих фон Ротенфельсен. — Мертвы! Мертвы!

Они в мельчайших деталях пересказали свое путешествие таинственной гражданской персоне в его комфортабельном кабинете на Унтер-ден-Линден.

— Лейтенант Лерхенфельд, — вдруг произнес чиновник, — вы узнали того человека, который прикрывал свою шею?

— Да, ваше превосходительство, — ответил тихим голосом офицер.

— Его имя?

— Сэр Роберт Кейзмент, повешенный в Дублине… за государственную измену.

— А! — произнес чиновник после долгого молчания. — Этот, однако, был уже…

— Мертв!

Чиновник подумал, потом заговорил безликим голосом, словно произносил доклад на конференции:

— Эту землю всегда называли островом Ада! Году в тысячном святой Брандан и его монахи высадились на этом острове ради искупления грехов. Легенда утверждает, что они там остались, новые Вечные Жиды, охраняя границу… хм… вечного пребывания проклятых душ. Юнга упоминал о монахах, шедших в горах ранним утром… Любопытно с точки зрения жизнеописания святых… — Офицеры, похоже его не слушали, и он внезапно спросил: — Что собираетесь делать, капитан фон Линдау?

— С вашего позволения, ваше превосходительство, — ответил моряк, подняв полные слез глаза к солнцу, которое опускалось за крыши домов, — с вашего позволения я отправлюсь в монастырь Фрибурга… чтобы остаться там.

— А вы, Лерхенфельд?

— Я отправлюсь путешествовать.

Чиновник облегченно вздохнул.

— Я пошлю Доруса Хоэна в санаторий в Шварцвальде, — сказал он, — к доктору Клейнмихе, а то, что рассказывают безумцы, никого не интересует.

Мальчик-с-Пальчик взобрался на самую высокую ветку дерева и увидел слабый свет в глубине черного дремучего леса.

Именно в этом месте сказки мое сердце замирало, и я почти желал, чтобы сказка здесь обрывалась из-за тайны этого света.

С тех пор я прочел множество чудесных историй, где этот свет сверкает среди деревьев леса на границе диких пустошей, среди застывших ужасов скал, в сказках братьев Гримм, вроде «Бременских музыкантов», а также в очаровательных легендах о лисе или о японских заколдованных енотах. И каждый раз меня охватывало волнение или новая радость от желанной встречи с неизвестностью.

И если я по вечерам вспоминаю о каких-то огнях в ночи, тайны которых — к моей величайшей радости — я не раскрыл, значит, я храню в сердце изумительную неуверенность и надежду, что в наш век неистового реализма мы ходим рядом со сказками, иногда… с далекими сказками восхитительных ужасов.

Однажды воскресным вечером после одной из отвратительных воскресных прогулок, который тридцать лет назад навязали себе родители, я уселся на обочине дороги и зашвырнул вдаль огромный черствый бутерброд, который должен был заставить меня забыть об усталости, и выплеснул свой гнев и страдание, будучи убежденным в своей правоте пятилетнего ребенка.

И тогда в тени далекого рынка замерцал огонек.

— Видишь, — сказал мне отец, — этот крохотный огонек в центре леса!..

Я уже не помню, что последовало дальше. Горел ли этот огонек позади окровавленного окна логова людоеда, пожирателя орущих младенцев, или он сиял в крохотной хижине хитрого гнома. Но я через плечо со страхом смотрел на этот огонек, пока он не исчез за поворотом дороги. Он долго преследовал меня, когда я шел по любимым улицам, в глубине темных коридоров, прыгал передо мной на верху спиральных лестниц. Я долгие часы прятался под одеялом в страхе, что увижу, как он вспыхнет на полке безобидного комода. Я долго подозревал, что обнаружу наличие света в подвале между старым тазом и огромным выщербленным керамическим сосудом.

Долгие и долгие годы позже, этот подвал очистили от старого хлама и в том углу нашли… светящегося червяка. Как он пробрался туда?

Однажды октябрьским вечером я с двумя приятелями, возвращаясь в колледж, вышел из последнего поезда на крохотном вокзале Турнэ.

За закрытыми дверями было настоящее сонное царство: спали люди и животные, а огонь в очагах давно погас. Дождь колотил по окнам и крышам. Он словно пытался погасить в наших сердцах светлые воспоминания о солнечных каникулах. Мне кажется, мы все втроем расплакались. В конце улицы в самом последнем доме, бедняцкой хижине, виднелось освещенное окошко. Тоска сельских полуночей заставляет свободнее вздохнуть при виде светлого окна во враждебных окружающих стенах. И вы на длинной улице предместья повернетесь в сторону розоватого окна. В больших городах, в ужасный час бродяг и продажных девиц, вы улыбнетесь, заметив одинокую лампу, горящую на пятом этаже слишком нового дома.

В этот вечер наша троица побежала к жалкому домишке, где еще теплилась жизнь огонька…

Позади этого окошка без каких-либо занавесок пауки соткали липкие сети. Внутри горели две больших свечи, увенчанные запятушками пламени, а на стене отражалась обезьянья тень невидимой женщины, которая бодрствовала перед чем-то недвижимым на кровати… Тень охраняла труп…