Ольга Карпович - Стамбульский реванш [litres]

Никаких мыслей, никаких соображений о том, что делать дальше, в голове не осталось. Внутри набатом звучало лишь одно слово: «Конец! Конец…» За что судьба поступила с ней так? За то ли, что она предала себя, поддавшись обиде, саднящему уязвленному самолюбию, вышла замуж за мужчину, которого не любила? Или всему виной было то, что она, в свои тридцать пять, влюбилась очертя голову, поверила человеку, оказавшемуся инфантильным эгоистом? Что стало отправной точкой, спусковым крючком, спровоцировавшим взрыв, разрушивший ее жизнь? Ответов на эти вопросы у Виктории не было.

Теперь оставалось только ждать, когда в тюрьме наберется достаточное количество заключенных для отправки в колонию. И Виктория ждала, ждала, погрузившись в отрешенное сомнамбулическое состояние. Адвокат, добившаяся свидания с ней, убеждала:

– Не раскисай! Я не отступлю, буду писать, добиваться апелляции и пересмотра дела. Года три мы тебе скостим в любом случае. Через год или два тебя переведут на общий режим, это я тебе гарантирую.

Виктория рассеянно слушала ее, отмечая про себя: даже если срок ей скостят, когда она выйдет, ей все равно будет за сорок. Все пропало, все. Жизнь, творчество, карьера. Надежда на личное счастье, на семью. Ей никогда уже не стать матерью, не прижать к груди своего ребенка. И читатели за эти годы ее забудут. Все кончено.

В пересыльной тюрьме Стамбула она провела два месяца. А затем зарешеченный автобус доставил ее и еще пару десятков женщин-заключенных в колонию.

Территория тюрьмы была обнесена высоким забором, по верхнему краю которого тянулись густые мотки колючей проволоки. Автобус остановился перед воротами. Навстречу вышла вооруженная охрана, начальник конвоя о чем-то поговорил с ними, и ворота открылись, чтобы минутой позже захлопнуться за спиной Виктории, навсегда отгородить ее от свободы, радости, смеха, солнца, творчества, любви – всего, что до сих пор составляло ее жизнь. Серые двухэтажные корпуса с часто зарешеченными окнами, огороженная со всех сторон забетонированная площадка для прогулок, административные строения… Здесь ей предстояло жить. Именно это жуткое, словно пропитанное ощущением безнадежности, место называть своим домом.

Выходя из доставившего ее автобуса, Виктория вяло подумала о том, что можно было бы рвануться в сторону, сымитировать попытку бегства и получить от конвойного автоматную очередь в спину. Возможно, такое развитие событий стало бы более оптимистичным, чем перспектива провести в этих стенах ближайшие десять лет. Но мысль эта, сверкнув в голове, тут же погасла. Даже на это у Виктории сейчас не было сил.

И все же, будучи по натуре человеком деятельным и сильным духом, не склонным отчаиваться и опускать руки, постепенно Виктория начала привыкать к новым условиям жизни. Корпус, в который ее поместили, насчитывал двенадцать камер: по шесть на каждом этаже. Комната Виктории – вторая с конца коридора, представляла собой стандартный каменный мешок: койка, тумбочка, колченогий стол, продавленный стул. Но после обеда в зарешеченное окно заглядывало солнце, играло яркими бликами на металлической спинке кровати, среди хлопьев облупившейся краски. К тому же здесь, в отличие от общей камеры стамбульской тюрьмы, можно было на несколько ночных часов остаться одной. И Виктория научилась этому радоваться.

Двери камер закрывались только на ночь, а днем заключенные могли заходить друг к другу, общаться. У некоторых женщин – тех, кому родственники с воли перечисляли деньги на тюремный счет, – в комнатах были телевизоры. С ними обычно старались дружить, чтобы получить доступ к развлечениям. Конечно, смотреть передачи разрешалось только час в день, и этого часа ждали, как манны небесной. Виктория в прошлой жизни была не слишком привязана к телевидению, однако тут, где круг занятий был очень ограничен, иногда тоже заходила к счастливым обладательницам окна в мир.

Слухи в колонии распространялись быстро. И однажды, в священный час разрешенного просмотра телевизора, Викторию принялись звать припавшие к экрану товарки:

– Эй, иди сюда! Тут твоего показывают.

Зайдя в камеру, оснащенную благословенным телеящиком, она увидела на экране Альтана. Это была одна из тех «мыльных» историй, в которых ему приходилось сниматься во время того самого спада карьеры, о котором он говорил. Сюжет сериала был банальный, герой – шаблонный и плоский, и все же ту магию, которую Альтан творил, оказываясь на сцене или перед камерой, можно было разглядеть и здесь. Виктория смотрела на мужчину, ставшего виновником всего, что с ней произошло. На его идеальные тонкие черты, едва заметный шрам под глазом, улыбку, такую подкупающую и такую лживую. Смотрела и чувствовала, как болезненно ноет сердце. Вместе с тем внутри волной поднимается нечто темное, страшное. Если она когда-нибудь выберется отсюда… Если выйдет на свободу… Они еще встретятся, обязательно встретятся. И он поплатится за все, что сделал. За то, как обманул ее, предал и толкнул в объятия нелюбимого мужчины. За то, что по его вине погиб брат, а она оказалась здесь с клеймом убийцы. Она сотрет эту нежную и дерзкую улыбочку с его лица. Заставит ответить за все.

Может быть, эта мысль и помогала ей выживать. Дала силы вставать по утрам, глотать пресную тюремную пищу, ходить на работу в швейную мастерскую, где она и ее товарки строчили на машинках безликие фартуки и халаты. Она должна выстоять, должна выбраться. Чтобы однажды явиться к Альтану и предъявить счет, который ему придется оплатить.

Однажды во время работы в мастерской вдруг начался шум. Виктория, погруженная в свои мысли, не отследила, что произошло. Подняла голову, только когда мимо нее промчалась какая-то маленькая худенькая девчонка в трикотажных брюках и серой кофте. Юркнув мимо Виктории, она забилась в угол за швейной машинкой. За ней, рассерженно гомоня, спешило несколько заключенных. Надзирательница, присматривавшая за ними во время работы, в этот момент как раз отошла в другую часть цеха. И девчонке, жавшейся в углу у ног Виктории, грозила перспектива схлопотать несколько крепких тумаков до тех пор, пока надзирательница не сообразит, что что-то случилось, и не доберется до их части помещения.

У девчонки – поначалу она показалась Виктории совсем молоденькой, едва ли не школьницей, но теперь, вблизи, видно было, что той под тридцать – было тонкое восточное лицо: гордые брови, резко взлетавшие к вискам, удлиненные миндалевидные глаза, изящный нос с небольшой горбинкой. Небольшого роста, тоненькая и гибкая, как виноградная лоза, она производила впечатление хрупкой лесной нимфы. Однако в глазах ее, когда Виктория встретилась с ней взглядом, плясали чертенята.