Татьяна Полякова - Детектив весеннего настроения [сборник litres]

– Как Гусельников себя чувствует?

– Нормально.

Я не стала язвить по поводу осведомленности Ковалева, памятуя отношение к нему коллег. От своих, как известно, нет секретов, могли шепнуть и о результатах вскрытия, и о прочем.

– Если бы его отравили, в организме наверняка обнаружили бы яд, – сказал он задумчиво.

– Необязательно. Яд мог быть длительного действия, состояние вице-губернатора ухудшалось постепенно, а он к врачу не обращался. За неделю следы яда… Не дает покоя иголка в сердце? – спросила я с улыбкой, перебив саму себя.

– Не дает, – нахмурился Ковалев. – Глупость, разумеется. Но как-то так… свербит.

– Вот-вот. У меня тоже свербит. Я говорила, с этой чертовщиной не все так просто. Кстати, вчера смогла убедиться, что вызвала интерес у людей Меченого.

– О, черт! – досадливо выругался Алексей Дмитриевич. – Они что, были здесь?

– Я отправилась прогуляться, а они меня сопровождали.

– Откуда уверенность, что это его ребята?

– Один мой приятель узнал среди них двоих: Шалого и Гризли. Слышал о таких?

– Имел удовольствие. Гризли психопат, посадить его все никак не удается. Одна надежда, что его свои пристрелят. А что за приятель? – Голос Ковалева звучал ровно – почему, в самом деле, и не быть у меня приятелю, – но взгляд был весьма красноречив.

– Забавный такой парнишка… случайно познакомились, – не стала я вдаваться в детали.

– И он узнал Гризли и Шалого? А чем занимается забавный парнишка?

– В карты проигрывает.

– Понятно. И ты с ним вчера прогуливалась?

– Но тебя-то не было, – улыбнулась я еще шире, очень надеясь, что за эту улыбку он простит мне что угодно.

– Знаешь что, переезжай ко мне.

– Без росписи? Мама бы это не одобрила.

– Я серьезно, – не обращая внимания на мою шутку, сказал он. – На гостинице сэкономишь, а главное, я буду чувствовать себя намного спокойнее.

– Раз я под присмотром?

– Ага. Если уж в деле появился Гризли, с тебя нельзя спускать глаз.

– Лучше, если твое начальство не будет в курсе, что наши отношения зашли так далеко. Тебе и без того не миновать хорошей головомойки.

Ему мой ответ не понравился, но возражать он не стал.

– То, что они появились, неудивительно, раз уж мы сами сунулись к Талызину.

– Я думаю, мое сходство со Светкой навело их на определенные мысли, и они пытаются поймать кого-то на живца. Вот только кого?

– Надеюсь, все же не психа, который вспарывает людям животы. Светлану они проворонили и… – Тут он нахмурился и взглянул сурово, точно это не они, а я Светку проворонила.

– Не каркай, – попросила я вежливо. – К тому же у меня есть ты. Есть?

– Есть. Предлагаю еще раз: переезжай ко мне. Мы явно недооцениваем реальную опасность.

– Не запугивай меня, я и так боюсь. Что там с убийством Агнессы?

– У следствия нет оснований предполагать, что убийство Светланы и убийство Агнессы совершил один и тот же человек. Хотя способ такой же изуверский, – не удержался он. – По поводу графика, на который ты обратила внимание. Оказывается, она работала сестрой милосердия, есть у нас сестринство при епархии. Так вот, сестры безвозмездно работают там, где всегда проблемы с медицинским персоналом: в домах инвалидов и престарелых, в психиатрических больницах. Она как раз работала в приюте для душевнобольных.

– Надо бы заглянуть туда, – кивнула я.

– Я звонил, договорился с главврачом. – Ковалев перевел взгляд на часы. – Она ждет нас через сорок минут.

– Ты больше не считаешь, что мы тратим время на ерунду? – не удержалась я.

– Если честно, я не знаю, что и думать.

До приюта мы добирались довольно долго. По дороге Ковалев объяснил, что открыт он был шесть лет назад, это не психушка в обычном понимании, скорее санаторий для душевнобольных. Если за них есть кому платить, они могут здесь жить годами. Приют существует за счет пожертвований, то есть всецело зависит от спонсоров. Правда, в них, похоже, недостатка нет.

Здание приюта было очень старым. Когда-то это был дом купца Мытищева, потом он отдал его под странноприимный дом. На территории кладбища, рядом с которым жил купец, стояла церковь XVI века с чудотворной иконой. Чтобы увидеть ее, в праздники сюда собиралось огромное количество народа, так что дар купца был весьма кстати. После революции церковь взорвали и на ее месте воздвигли памятник революционерам, погибшим в царских тюрьмах, а в доме попеременно были то конторы, то фабрика игрушек и, наконец, мастерская по изготовлению памятников. Кладбище, которое оказалось в черте города, вызывало постоянные споры. Никто не знал, что с ним делать. Предлагали превратить его в парк, но идея была настолько бредовая даже в те годы, что не прижилась. Потом предлагали восстановить церковь, но с этим тоже не спешили. Пока велись споры, кладбище продолжало существовать само по себе. На нем до сих пор иногда хоронят, конечно, тех, чьи родственники упокоились здесь ранее, и если позволяет место. Судьба странноприимного дома сложилась удачнее. Еще несколько лет назад это были развалины с обитаемым правым крылом, теперь я старое здание узнала с трудом: трехэтажное, с двумя восстановленными башнями из красного кирпича, на окнах стеклопакеты, дубовые двери. Ковалев прав, в спонсорах недостатка явно нет.

– Впечатляет, – кивнула я, въезжая на стоянку рядом с домом.

Вековые липы нависали над кирпичной оградой. Тишина здесь просто завораживала, хотя оживленная дорога проходила всего в двух десятках метров отсюда.

– Вот что, – сказала я Ковалеву. – Жди меня в машине. Одно дело я лезу и мешаю следствию, другое дело ты.

– Но… – начал он, но я уже шагала к дубовой двери. – Обойди с той стороны, – крикнул он мне вдогонку. – Там служебный вход. Назовешь свою фамилию.

Служебный вход выглядел скромнее, рядом с дверью звонок. Я позвонила и стала ждать. Минуты через три дверь приоткрылась, и я увидела не дюжего санитара, а худенькую старушку в белом переднике и косынке.

– Здравствуйте, – сказала она приветливо.

– Мы договаривались с главврачом, моя фамилия Алексеева.

– Проходите. Я сейчас все узнаю.

Здесь была крохотная приемная, женщина заперла входную дверь, улыбнулась мне и ненадолго ушла. Я разглядывала рисунки в рамках, которые украшали стены, и вдруг… выразить свое тогдашнее состояние словами очень трудно. Я смотрела на рисунок перед собой, а по спине шел холод. И чувство такое, точно волосы встали дыбом от ужаса. Чем меня мог так поразить абстрактный рисунок? Разноцветные всполохи, которые всасывало в огромную воронку…

Я закрыла глаза, заставив себя дышать ровнее, потом вновь их открыла. Рисунок как рисунок. Но чувство животного ужаса не проходило, более того – оно усиливалось.