Елена Прудникова - Стратегия Победы

Остальные лимитрофные государства: Румыния, Прибалтийские республики, Финляндия — в военном отношении были еще слабее Польши и уж всяко не рискнули бы выступить самостоятельно. Но интриги плели вовсю, причем интриги кровавые.

Очень опасной была ситуация в конце 1932-го — начале 1933 года. Советская экономика находилась в системном кризисе, связанном с коллективизацией, на страну надвигался голод. И тогда все ставленники «милых соседей» объединились в попытке вызвать в СССР голодные бунты и помочь из-за границы «стенающему под большевистским игом» народу. Помешало ОГПУ, переловив организаторов бунта, да и народ хоть и голодал, но менять советские порядки на польские или румынские почему-то не стремился.

К тому времени уже стало ясно, что пятилетка и колхозы существуют не только на бумаге. И, по странному стечению обстоятельств, одновременно с советской индустриализацией начался резкий рост популярности НСДАП: в мае 1928 года она получила на парламентских выборах в Германии 2,3 % голосов, а в сентябре 1930-го — уже 18,3 %. Нет, конечно, Великая депрессия, «нужда и бедствия трудящихся масс» и все такое прочее... но столь резкий взлет популярности столь экзотической политической силы говорит о том, что в эту партию начали качать очень большие деньги. Ставка на Польшу провалилась, Пилсудский оказался слишком хитер, и складывающаяся ситуация требовала нового «терминатора» — мощного, но нерассуждающего, и желательно со сверхценной идеей «движения на Восток».

К концу 1932 года выяснилось, что и аграрная реформа в СССР, похоже, удалась. И тогда, в январе 1933-го, рейхсканцлером Германии стал Адольф Гитлер. Вот какие, однако, интересные совпадения имеют место быть...

После победы нацизма в Германии международная обстановка вокруг СССР не то успокоилась, не то, наоборот, обрела определенность, поскольку стало ясно, с кем именно придется воевать. До 1939 года в качестве основного противника в нашем военном планировании рассматривались выступающие в союзе Германия и Польша. Это было уже по-настоящему опасно, тем более что Красная Армия все еще пребывала в состоянии «полуразобранности».

Еще одним годом «военной тревоги» стал 1937-й — Генеральный штаб в своих прогнозах называл его годом вероятного начала войны. И опять не решились. Возможно, снова помешал НКВД. Чекисты наломали огромное количество дров, но все же выловили немецких пособников в РККА и во властных структурах, и война опять не состоялась. Гитлер сперва умерил антисоветскую риторику, а потом и вовсе заключил пакт о ненападении, занявшись сперва Европой.

Ну, а потом пришла уже полная определенность. После французской кампании Гитлер не демобилизовал армию — стало быть, собрался дальше воевать. Против кого ему могла понадобиться такая огромная сила? Ответ не блистал богатством вариантов, поскольку в Европе оставалась лишь одна страна, подходящая для такой войны.

Но к тому времени это была уже совсем другая страна. Ей удалось все же сделать невозможное — за десять лет пробежать полувековой путь.

О мобилизации, или, иными словами, милитаризации промышленности заговорил отнюдь не Сталин и не в 1939 году. Военные, нахлебавшиеся войны без патронов и снарядов, активно обсуждали этот вопрос с самого 1921 года. Осенью того года наркомвоенмор Троцкий поручил своим специалистам разработать некую военно-промышленную программу-максимум, исходя «не из наших нынешних возможностей, а из потребностей обороны в самом широком смысле слова».

Что напридумывали спецы товарища Троцкого, неизвестно. Но практика показала, что потребности военных могут быть очень широкими, тем более соблазн воевать не умением, а числом и железом для них почти неодолим. Особую пикантность ситуации придавало то, что промышленность РСФСР в то время давала 10 % продукции от довоенного уровня, который в свете современной войны и так не блистал.

Впрочем, не один Троцкий в те времена был славен прожектами. Они усиленно обсуждались в кругах как причастных к проблеме, так и непричастных. Уже в 1925 году главный военный журнал СССР «Война и революция» с гордостью писал: «В настоящее время любой курсант нормальной военной школы в Красной Армии дает себе отчет в таких вопросах, как мобилизация промышленности, гораздо более ясно, чем искушенный опытом генштабист русской армии в 1914 году» [147] .

От того, что курсанты «давали отчет», никому было не легче — заводов-то не прибавлялось. В 1925 году, едва став наркомвоенмором, Фрунзе командировал в промышленность группу экономистов. Фрунзе был человеком более разумным, чем «демон революции», да вот беда — скоро умер. Эстафету подхватил ставший в 1925 году начальником Штаба РККА Тухачевский — натура чрезвычайно поэтическая, которую все время заносило в места странные и неудобоходимые. Но вел он себя при этом с таким непробиваемым апломбом, что каким-то образом сумел создать себе репутацию: даже Сталин называл его «способным товарищем» и обращался бережно. Что, в конечном итоге, обошлось довольно дорого. Мало того, что «способный товарищ» ввязался в военный заговор, так еще, будучи начальником вооружений РККА, порывался осчастливить (и частично осчастливил) армию коллекцией оружейных монстров, а нормальные разработки тормозились либо заброшенно прозябали.

...Как бы уже общепринято считать, что 20-е годы прошли в атмосфере ожесточенных споров между сторонниками двух основных стратегических направлений в советской военной науке: стратегии «сокрушения» (то есть блицкрига), основанной на поддержке, которую окажут Красной Армии угнетенные классы противника, и стратегии «измора» (название говорит само за себя). Лидером первого направления являлся Тухачевский, а второго — бывший офицер российского генштаба Свечин. В 30-е годы, когда с подачи Тухачевского Свечин был арестован, конфликт решился сам собой, и в советской военной науке возобладала стратегия «сокрушения», вылившаяся в концепцию войны «малой кровью на чужой территории», которая привела к роковым последствиям в июне 1941 года. Так считается.

В реальности, как оно обычно и бывает, все выглядело несколько сложнее. С одной стороны, Тухачевский, конечно, был сторонником стратегии, связанной с его именем, — а покажите такого генерала, который не мечтает сокрушить врага! С другой, разгром под Варшавой, где угнетенные классы поддержали не «армию мирового пролетариата», а своих угнетателей, а пуще того работа в должности начальника Штаба РККА быстро вылечили «красного Бонапарта» от иллюзий. По крайней мере, он их не имел в 1926 году, когда сделал горький, но честный вывод: «в современном состоянии Красная Армия небоеспособна». Но тут подоспела пятилетка...