Александра Стрельникова - Ягодка опять

— Ты теперь, после того как тот тип показания против жены твоего бывшего дал, не мать-одиночка, а разведенка с офигенным приданным. Суд однозначно встанет на твою сторону. Так что из желающих записаться в отцы к твоему мальчишке очередь будет.

— Никогда не любила очереди…

— Да. Это я знаю… Одного не пойму — как-то все не вяжется…

— Что не вяжется?

— Не мог Шарыгин врать?

— Мог. Но зачем? Чтобы попугать меня? — пожимаю плечами. — Кстати, спрашивала его, не он ли стрелял в того мужика на дачах, потом в Сашу, а после и в Шурку Сенцова…

Опа! Проговорилась! Но Любка так занята своими размышлениями, что похоже на знакомое с детства имя не реагирует. Сидит, продолжает что-то там грызть. Уже по-моему не ноготь, а мясо на самом пальце.

— И что?

— Сказал — не он.

Кивает.

— В Александра Сенцова — точно не он. При обыске у того мужика, которого наняла Светка Вербицкая, снайперку нашли. Жадный, сученок, оказался, не выкинул. Так вот пули, которые выпустили в Сенцова на пороге дома Симоновых — из нее. Все точно. Деться ему было некуда, он и признался. Так что версия твоя провальная оказалась. Не в Сенцова стреляли, и уж тем более не потому, что он на Тургенева похож. В тебя, мать, стреляли. Всего лишь в тебя, подруга ты моя непутевая…

— Откуда ты все это знаешь, Люб?

— Старые связи…

Вздыхает. А я смотрю на часы. Не хочу думать о стрельбе, снайперках и прочих прелестях моей жизни. Не хочу думать о том, чем признание киллера грозит Свете и ее новорожденной девочке, моему мужу. Все-таки какое зло — деньги. Если бы знала, к чему приведет моя попытка судиться из-за них, ни за что бы не стала затеваться. Ну да, сделанного не воротишь. Надо жить дальше. Скоро мне моего малыша принесут кормиться. В груди уже покалывает. Молоко, слава богу, есть. Невольно улыбаюсь. Главное, что у меня теперь есть мой сыночек, Данила, Данька… Несмотря ни на что. Только мой. И пошли они все! И Саша с его скелетами. И сами скелеты тоже…

Какая же я все-таки наивная идиотка! Думала ведь, что Сашино отношение ко мне — следствие тех убийств, которые совершил Дима. Что таким способом мой нежданный любовник меня уберечь хотел. Потому и таился, потому и скрывал наши с ним отношения. А оказывается он просто блудил. И прятал не меня от сумасшедшего убийцы, а свой «левак» от жены и общественности. Дрянь. Какая же все это дрянь…

Противно думать, что за эту шикарную палату, в которой я сейчас лежу, и то наверняка заплатил он. Сейчас просто нет сил бодаться, что-то выяснять, переселяться. Просто совсем нет. Даю себе зарок, что узнаю стоимость моего пребывания здесь и как только у меня самой появятся хоть какие-то деньги, верну Саше всю сумму. Нас ничего не связывало и не связывает? Пусть так будет и дальше.

— Ладно, пойду я, — Любка поднимается. — Будут новости — сообщу. А ты тут, мать, не грусти. Держи хвост морковкой и все такое.

— Буду держать.

— Ну и молодец. А на этого говнюка с литературной фамилией — наплюй. Моя бы воля, с каким бы я ему удовольствием башку открутила… Эх…

Любка выкатывается, и практически сразу после медсестра приносит мне Даньку. Его пока что держат отдельно от меня. Как сказал врач — и чтобы мне дать возможность немного оклематься, подлечиться и вообще прийти в себя, и чтобы его без помех обследовать. Все-таки родился он раньше срока и пережил вместе со мной многое. Но он у меня молодец. Вон как сосет энергично, только причмокивает и жмурится. Будет большой, сильный и смелый. Весь в… В меня, черт побери!

За то время, что меня держат в больнице, в моей палате ежедневно появляется Любка (иногда вместе с Сенцовым, что мне очень нравится), через день, а иногда чаще приходит Сева Гарлицкий — каждый раз с цветами и новостями по нашему судебному процессу, два раза Симоновы с Ванькой во главе. Регулярно наведываются и полицейские… Из Америки прилетают сыновья и три дня кряду не вылезают из моей палаты, где я теперь живу уже не одна, а с Данькой. Он оказывается соседом беспокойным. Но по сравнению с тем, что я пережила, когда родила свою тройню — это просто курорт.

Саша не появляется. Ни лично, ни по телефону. Ну и черт с ним. Когда на Даньку оформляли документы, в графе «Отец» просто поставила прочерк и все. Правда отчество у моего сына все-таки — Александрович. Как-то показалось глупым придумывать что-то другое. Александрович ничем не хуже Петровича или Илларионовича. Один фиг.

Выписывают нас с Данькой только через три недели. Не из-за него. Из-за меня. Сначала лечат тело. А потом приходится лечить душу… Нервы точнее. Что-то со мной странное приключается. Жизнь моя вдруг в моих же глазах теряет всяческие краски, становится невыносимо серой, скудной, убогой. Чем так жить, так лучше повеситься… Доктора говорят, что это послеродовая депрессия — достаточно распространенный синдром, который в моем случае еще и усугубился тем стрессом, который мне пришлось пережить прямо накануне появления на свет моего ребенка. Может и так, но мне от того, что врачам кажется, что они знают причину произошедшего со мной, совсем не легче.

Пить антидепрессанты и любые психотропные средства нельзя. То есть можно, но тогда придется бросить кормить, а я к такому шагу ну совсем не готова. Если только месяца через три… И то рановато… Так что придется как-то справляться с депрессией самой.

Любка уверена, что лучший способ борьбы с любым стрессом — здоровый секс.

— В презервативе только, мать, а то опять вляпаешься, как бедная Лиза.

— Она не была беременна.

— А чего ж топилась?

— От любви. После того, как ее любовник бросил.

— Дура! Если б все из-за этого топились, уже и баб бы на земле не осталось. Ты, надеюсь, топиться-то не собираешься?

— Мне топиться некогда. Мне сына растить надо.

Не буду же я говорить подруге, что топиться мне хоть и некогда, но очень хочется… Правда, после выписки из больницы, становится легче. Просто потому, что дел тут же прибавляется. Стирка, уборка, готовка. В магазин сходить, с Шариком-Бобиком погулять и с Данькой тоже. Только вечерами, когда малыш мой наевшись засыпает, а у меня появляется время на то, чтобы в очередной раз заняться самокопанием, бывает очень уж тяжело. Одно хорошо — хоть финансовых проблем нет. Суд действительно вынес решение в мою пользу, и теперь денег у меня достаточно для того, чтобы жить относительно безбедно.

Саша по-прежнему не появляется. Причем из-за этого в первую очередь обидно даже не за себя. За ребенка. Он же не виноват, что так все у нас получилось. И я ни в чем не виновата… Да и Саша тоже, наверно… Если уж судить совсем по большому, Гамбургскому счету.

Еще до того, как заварилась вся эта каша с моим похищением, Сева водил меня в театр Вахтангова на безумно смешную комедию. По той же пьесе еще при советской власти был снят двухсерийный музыкальный фильм «Небесные ласточки». Но спектакль у Вахтанговцев получился, мне кажется, намного смешнее. Так вот, герои в нем периодически гундосо восклицают: «Как стра-ашно жи-и-ить!» Зал каждый раз взрывается смехом, потому что не смеяться в этот момент нельзя. Но ведь смех — смехом, а жить-то иногда на самом деле страшно до чертиков… Страшно просто потому, что уж очень она подчас несправедлива эта самая жизнь.