Николай Леонов - Откройте, я ваша смерть

«Тебя ждать сегодня? Если ты скоро, то я не буду ложиться».

– Маша? – спросил Орлов. – Напиши, что выезжаешь. Надо закругляться на сегодня, ребята.

Лев набрал текст и отправил жене. Интересно, подумал он, а как бы сложилась его служба, его жизнь, если бы он не встретил на своем пути Марию Строеву? Может, так бы и остался холостяком? Или женился на другой женщине? Она сначала показалась бы красивой и теплой, а потом оказалась бы глупой, сварливой и недоброй бабой. Ну, что уж так о себе. Неужели не разобрался бы в женщине? Оп, тогда стоит признать, что мог встретить и другую хорошую, мог бы жениться на ней и прожить всю жизнь счастливо? Тьфу, тьфу!

– Ты чего расплевался? – удивился Орлов.

– Не скажу, – улыбнулся Лев. – Бывают в голове такие дурацкие мысли, что в них даже лучшим друзьям не признаешься.

Чисто выбритый Осипов вошел в кабинет на Петровке и вежливо кивнул головой полковникам, потом капитану Григорьеву – оперативнику МУРа. Гуров осмотрел бывшего участкового с ног до головы и усмехнулся:

– Ну, вот таким ты мне больше нравишься. А то лежал там, помирал и весь белый свет ненавидел. Дел у нас с тобой по горло, поэтому проходи, болезный, присаживайся.

– Я не болезный, я раненый, – поправил Осипов, улыбнувшись одними губами и пожимая руку Гурову и Крячко.

– Раненый – это слово гордое, – хмыкнул Стас, поднимая вверх указательный палец. – Оно предполагает борьбу и страдания, во имя борьбы понесенные.

– Ладно тебе! – остановил его Гуров. – Видишь, парень тоже сам себя побеждает. Победишь, а, Сергей?

– Пить больше не буду. От слабости это все, – буркнул Осипов. – Я много думал там, в больнице, особенно ночами, когда бессонница. Жизнь, она шансы редко подбрасывает, ждать замучаешься, а пока ждешь, жизнь может и кончиться. Так что упускать своего не стоит. Так можно все упустить. Я вот чуть не упустил. Мог меня этот Гера и насмерть пырнуть, вот и вся была бы сказочка про белого бычка.

– И хорошо, Сережа! – похлопал Гуров бывшего участкового по плечу. – Давай проходи, садись. Дел у нас невпроворот. Знакомься, это капитан Григорьев. Ему поручено дело о пенсионере… как его, Борисовский?

– Да, – кивнул невысокий черноволосый капитан с густыми бровями. – Всеволод Игоревич Борисовский. В прошлом сотрудник Исторического музея, фалерист. Фалеристикой занимался и будучи уже на пенсии. Так сказать, по привычке.

– А что это за профессия такая? – удивился Осипов. – Фалерист?

– Ну, это не столько профессия, Сергей, – ответил Гуров, – сколько хобби, увлечение. Борисовский изучал награды, нагрудные знаки всех времен, которые имели хождение в России. Что-то коллекционировал, но в научных кругах он считался крупным специалистом по этим вопросам. Всю жизнь изучал эту область. И был историком по образованию. Давай, Максим, что у нас есть на этого Борисовского?

Григорьев откинулся на спинку кресла и невозмутимо заявил:

– А это, собственно, и все, Лев Иванович. Вы все уже пересказали.

– Стоп, как это все? – удивился Лев. – А то, что я просил вас уточнить?

– Я все сделал, Лев Иванович, но… – пожал плечами капитан, – результат пока нулевой. Родственников у Борисовского нет. Жена умерла около двадцати лет назад, детей у них не было, по линии жены никого из родственников в Вологодской области тоже не осталось. У них вся родня, какая была, малодетная. Что касается различных структур социальной помощи, то Борисовский ни в одной из них на учете не состоял, и волонтеров, как и социальных работников, никто не направлял. Я даже попросил одного знакомого компьютерщика помочь. Он какую-то там программу запустил в Сети, но квартира Борисовского нигде не всплывала как выставленная на продажу, как и ее адрес в переписках риелторов или потенциальных покупателей.

– Все то же самое, – тихо проговорил Крячко. – Причем именно это и настораживает. Только к Борисовскому никто не ходил, но все же человек был… покашливал, а потом старик неожиданно сиганул под машину. Как в тумане у нас все, Лева. Вроде и очертания видны, а никак не разглядишь, что там на самом деле.

– Хорошо, теперь ты, Сергей, – повернулся к Осипову Гуров. – Попробуй еще раз восстановить в памяти свое прибытие на квартиру умершего генерала Бурунова. Все детально.

Капитан Григорьев удивленно посмотрел на матерых полковников, но переспрашивать не стал. Было и так понятно, что он в замешательстве и не видит связи между гибелью этих пенсионеров. Бывший участковый стал рассказывать о случае трехмесячной давности.

– Утро было. Я тогда только приехал в участковый пункт, никого еще не было. Савченко в отделении на утренней «летучке», ребята – кто где… Короче, звонок от дежурного. По такому-то адресу нашли старичка мертвого в квартире. Сходи, говорит, ваш участок, посмотри, что там. «Скорую», мол, вызвали, смерть констатируют. Я пошел. У квартиры пенсионера на лестничной площадке женщины сопли распустили, платками глаза трут. Ну вот, захожу в квартиру…

– С этого момента поточнее, Сережа, – попросил Лев, внимательно слушая рассказ бывшего участкового, хотя уже слышал его однажды. Важно, чтобы Осипов вспомнил еще какие-то детали, упущенные в прошлый раз.

– Да, хорошо, Лев Иванович. Вы просто имейте в виду, что я шел заведомо зафиксировать смерть пенсионера, хронически больного старичка. Я говорю о настрое на простую формальность. Я отметил, что в квартире не было запаха. Ну, знаете, какой бывает в квартирах одиноких стариков, которым сложно убираться, мыться. Тем более человек мог умереть и не вчера, и тело могло уже начать разлагаться. Первое, что мне бросилось в глаза, когда я вошел в комнату, это неестественная поза мужчины.

– Что значит неестественная? – спросил Григорьев, и Гуров одобрительно посмотрел на него.

– Ну, как вам сказать… – Осипов помедлил, подбирая слова, и продолжил: – Умирают в кресле, умирают в кровати. Падают на пол и умирают. Повидал я всяких, кто умер от сердечного приступа или по другим причинам, когда человеку вдруг становится плохо. Это всегда расслабленная поза. Потерял сознание и упал. Все, человек как тряпка. А этот и внешне выглядел крепким стариком, хотя возраст не отнять. Но он был такой напряженный. Перегнулся через подлокотник кресла, даже чуть привстал, и верхняя часть туловища уже почти лежала на столе и с вытянутой рукой. Сантиметров двадцать он не дотянулся до своего лекарства. Это был флакон спрея-нитроглицерина, который под язык надо брызгать во время приступа. Короче, очень напряженная поза. Медики потом говорили, что у него стенокардия была.

– Подожди про медиков, Сережа, – остановил Осипова Гуров. – Следы насилия были?

– Нет, это я первым делом отметил для себя. Ведь для этого меня и вызвали, чтобы удостовериться. Да и через несколько часов после смерти обязательно бы проявились следы сдавливания на горле, если его пытались душить, или следы на конечностях, если его хватали за руки, удерживали или боролись с ним. Этого не было. И других признаков борьбы тоже не было. Ну, там, беспорядка, опрокинутой мебели, сползшей занавески, разбитой посуды. Все чисто, опрятно.