Николай Леонов - Откройте, я ваша смерть

– Это вы! – наконец выдавил из себя Пашутин, понемногу начав воспринимать окружающую действительность. – Что это? Где это я?

– Что, свежо еще в памяти? – рассмеялся Крячко. – Неприятные воспоминания? Не хочешь больше на зону, а, Паштет?

– Нет… зачем это? – промямлил Пашутин, обхватывая руками свои голые бледные плечи.

– А вдруг я за тобой приехал… в колонию тебя отвезти? Прямо сейчас – и в «собачник», а потом по снегу бегом в «предбанник» – и на корточки. И ждать, пока вызовут. А потом в «жилуху», на верхнюю шконку. А на тебя уже паханы поглядывают снизу и нехорошо усмехаются. А, Паштет?

– Не надо, – простонал Пашутин, лязгая зубами от холода и от страха, потому что из-за сильного похмелья никак не мог вспомнить, что было вчера и почему здесь появился этот человек.

Трясло Паштета довольно основательно, и Крячко рявкнул ему, чтобы он бежал в комнату и одевался. Осмотревшись на кухне и сплюнув в душе презрительно на пустые бутылки и объедки, разбросанные по столу и по полу, Стас нашел одну недопитую бутылку, в которой плескалось граммов сто водки, и взял ее с собой.

В комнате Паштет, уже натянувший на себя свитер, никак не мог попасть ногой в старые вытянутые трико. Он прыгал, теряя равновесие, пока не упал на кушетку и в таком положении, лежа, наконец натянул штаны. Нащупав одеяло, набросил его на плечи и уселся, нахохлившись, как сыч. Стас уселся в кресло напротив, спрятав до поры до времени недопитую бутылку за ножку стола.

– А я вас знаю, – все еще борясь с ознобом и прыгающими губами, сказал вдруг Пашутин. – Вы из МУРа. Вы мне первую «ходку» нарисовали когда-то.

– Не пропил, значит, память до конца, – удовлетворенно кивнул Крячко. – Хорошо, что помнишь. Самые яркие воспоминания в твоей жизни – первый срок? Не первый класс, когда тебя мама в школу повела в белой рубашечке? Не первый поцелуй с девочкой? Эх, Паштет, Паштет! Всю жизнь свою ты в выгребную яму спустил. Ты хоть имя свое помнишь или так Паштетом теперь и живешь, размазней вонючей?

– Че это вонючей-то? – нахмурился Пашутин. – Помню я все… Эта… Олег меня зовут. Пашутин я, Олег Сергеевич, 1986 года рождения.

– О, понесло тебя опять! Как в зоне рапортуешь, крепко в тебя это там вбили! Ну ладно, это я тебя так спросонья напугал, моя вина. Но в зону ты снова не хочешь, это у тебя на роже написано, Паштет!

– Че надо-то? – зябко передернул плечами Пашутин.

– Засиделся ты на воле, Паштет, – задумчиво проговорил Крячко. – Не нравится мне, когда такие личности ходят по городу. Вор должен сидеть где? Смотрел фильм «Место встречи изменить нельзя»? Хотя ты фильмы не смотришь, у тебя другие интересы.

– Че сразу засиделся, я вам чего, жить мешаю… живу, как живу… я вообще никому не мешаю.

– Объясняю. – Стас поднял руку и стал поочередно сгибать пальцы: – Ты – вор, ты сидел три раза и ни дня не работал. Квартира у тебя материна, ты водишь сюда дружков и пьешь с ними. На какие деньги? Это раз. Второе, Паштет, ты своим внешним видом и аморальным поведением, про запах из твоей квартиры я вообще молчу, оскорбляешь человеческое достоинство. Тебе известно это понятие?

– За это не сажают, – уныло простонал Паштет, все глубже втягивая голову в одеяло.

– За это не сажают, – с готовностью отозвался Крячко. – Но это наводит работников уголовного розыска на размышления о твоем образе жизни. И тогда они начинают делать что? Правильно, присматриваются к тебе, а присмотревшись, узнают, где и в чем ты преступаешь закон. В результате ты снова на нарах, засранец.

– Че засранец-то? – начал было скулить Паштет, но тут Крячко перестал быть строгим и спокойным дядькой, а превратился в матерого опера, кем он, по сути, и был.

– Закрой хайло, пока тебя не спрашивают! – рявкнул он и всем телом подался вперед со своего кресла.

В глазах полковника было столько холода и уверенности, что Пашутин понял: дело его хана, взялась за него «уголовка» крепко и просто так не выпустит. И стало Паштету так тоскливо, что просто упасть и выть. И так тошно было с перепою, тошно, что нет денег, что дружки на дела подбивают, а ему так не хотелось снова в каменные стены, топтать плац кирзачами и ходить в черной спецовке с фамилией на кармане, слушать крики контролеров и похабный смех паханов в ночи.

– Вот, сиди и слушай, что мне от тебя надо, Паштет, – произнес Стас, снова откидываясь на спинку кресла. – Но сначала я тебе расскажу, что тебя ждет, если не станешь отвечать на мои вопросы. Я натравлю на тебя весь МУР, и ты у меня через неделю пойдешь в СИЗО, а за пару статеек тебя «следак» наизнанку вывернет. Уж мы найдем на тебя статейки. Не может такая гнида, как ты, быть чистенькой. А если не найдем, то по всем административным законам столицы ты лишишься этой квартиры, которая пойдет для заселения малоимущей семьи, а сам полетишь за МКАД в халупу, продуваемую всеми ветрами. И сдохнешь ты в ней от пневмонии на следующую же зиму. Есть и другой вариант: разговариваешь со мной как с родным, отвечаешь на все вопросы, а я прошу участкового, чтобы он тебя устроил дворником каким-нибудь, ты ведь ни хрена не умеешь. И следил бы за тобой. Как на работу не опаздываешь, не прогуливаешь и не ходит ли к тебе всякая шушера мелкоуголовная.

– Че ни хрена не умею… Я штукатурить умею… в зоне научился. И красить. На пилораме работал.

– Пойдешь работать, чтобы зарабатывать себе на жизнь честные деньги и не слышать больше о колонии?

– А кто меня возьмет? Я пытался…

– Возьмет! Мое слово! И еще мое тебе слово, что о нашем разговоре никто не узнает. Кто сейчас промышляет художественными ценностями в Москве? Мне нужны те, кто интересуется государственными и военными наградами, различными знаками отличия и другими побрякушками, имеющими историческую ценность. Подумай!

– Не могу я думать, у меня мотор сейчас встанет. Наорали на меня с утра, как обухом по голове, а вчера чуть не литр высосал. Хреново мне, начальник!

Крячко взял с пола бутылку, поднялся с кресла и подошел к Пашутину, у которого аж глаза загорелись, когда он увидел водку. Протянув ему бутылку, Стас подождал, пока тот сделает несколько глотков, потом отнял бутылку и вернулся в кресло.

– Начальник, ну дай еще! Ей-богу, все скажу… ты мне здоровье поправь, и я весь твой.

– Начинай, а я посмотрю, стоит ли, – ставя на пол бутылку, ответил Стас. – Ты мне не пьяный нужен, а правдивый. Сопли распустишь, и что мне с тобой делать?

Пашутин вытер рот тыльной стороной руки, дотянулся до мятой пачки сигарет на полу и закурил. Крячко ждал. Уголовник затянулся с наслаждением и выпустил дым изо рта, тактично направляя его в сторону от гостя. Глаза у Паштета оживились, щеки порозовели, даже голос изменился.

– Я не при делах, начальник, – говорил уголовник. – Живу тихо, мне много не надо. Что пью, так это кореша приходят. Одному баба дома не дает пить, другой компанию ищет. Всяко у людей бывает, тут по-человечески надо. Я и сам когда копейку заработаю. Кому мебель таскать во время переезда, кому огород перекопать. А с Уголовным кодексом я сейчас в ладу, тут ты на меня не тяни. Да и не вижусь я ни с кем. Многие поняли, что я в завязке, и перестали предлагать. У нас ведь дело добровольное.