Ефим Друц - Волки

— Ты, братец ты мой, сердцем отойди, но ненависть в себе не таскай. Слышал я, что ты в городе с блатными цыганами связался? А? Как это понимать?

— Так вышло, — ответил Митя. — Случайно все это.

— Случайно-то случайно, но ведь там, кажется, твой друг замешан?

И снова Митя поразился тому, что все цыгане, и таборные, и оседлые, уже знают о какой-то части его жизни. Удивил его и интерес, с каким цыгане воспринимают судьбу вроде бы чужого для них человека, но Митя и сейчас не стал задавать никаких вопросов.

— Вот что, морэ, — сказал Хулай, — я с Ружей поговорю, а она у Рубинты спросит, как тебе жизнь поворачивать…

Словно вспышка молнии пронзила Митину душу, и он вспомнил, что было тогда, в далекой юности, и что сейчас так неожиданно выплыло на свет из глубины…

Вечера были не похожи один на другой, и город менял свои очертания, но все же вечер оставался вечером, а город — его городом, сколько бы чужих ни бродило в нем.

Умолк людской водоворот на извилистой, узкой улице, погасли солнечные пятна на чайном домике, и вечер начал разрисовывать темными карандашами все, что попадалось ему под руку.

Усталые за хлопотливый день троллейбусы недовольно фыркали, принимая каждого нового пассажира. Они несли свои пятнистые тела на изогнутую арку Каменного моста, величественно появлялись на середине и мгновенно исчезали внизу, вливаясь в необозримое стадо своих металлических собратьев…

Когда Митя вышел в город, тот уже был надежно укрыт темным покрывалом ночи. Вспышки золотых огней разливались то там, то здесь. Неожиданно всеми цветами радуги засверкал, отражаясь в Москва-реке, семицветный огонь. Сменяя друг друга, вздымались в небо цветные каскады воды на Болотной площади. Красный, зеленый, желтый ливни пробивались сквозь темнеющую зелень деревьев и гасли, чтобы через мгновение возникнуть.

Митя шел через горбатое тело моста к темным аллеям Александровского сада, где, свесив головы на решетчатые ограждения, понуро стояли одинокие фонари. Их тонкие шеи издалека были совершенно незаметны, поэтому казалось, что светлые круги висят в воздухе. Они напоминали фиалки в уснувшем лесу, только лес этот был каменным, застывшим. Сквозь шум и круговерть города пробивался странный мотив, и непонятно было, откуда он возник: то ли извне, то ли из Митиной души.

Мелодия и слова словно звали за собой.

Выйдя из подземного перехода, Митя оказался в каком-то жутком рекламном царстве. Сначала он попал в объятия как бы надвигающегося на него каравана желтых цветов.

По мере приближения к новому Арбату цветные переливы рекламных рек слились в единый мощный поток. Везде и всюду непрерывно текла реклама, выписываемая неумолимой электрической рукой.

Митя шел, и воспоминания преследовали его…

На распластанной под ярким электрическим светом площади происходило непрерывное кружение людей. Митя ждал уже целый час, но ее все не было. «Неужели не придет?» — подумал он.

Она не пришла и, какая-то неведомая сила повлекла его за собой по адресу, который он толком и не запомнил. Доехав до Птичьего рынка, Митя остановился, с трудом вспоминая, куда же провожал ее днем. Наконец показались знакомые полуразвалившиеся домики рабочей окраины и тихая улочка, засаженная чахлыми деревцами.

Была уже ночь, когда Митя вышел к дому, где вроде бы побывал днем. У ворот двухэтажного дома стояла женщина со скрещенными на груди руками.

«Похожа на ведьму!» — подумал Митя с неприязнью и интуитивно опустил руку в карман, где лежал его надежный спутник — нож.

Из дома доносились звуки гитары, и чей-то хриплый голос пел:

— Ну и район! Черт бы его побрал! — выругался Митя. — А ведь совсем неподалеку от центра.

— Чего ты шляешься здесь, идол? — прошипела «ведьма». — Чума тебя задери. Ходит и ходит, а чего ходит, кто ж его знает?

— Мамаша, — сказал Митя вкрадчиво, — вы, случайно, не знаете, где здесь живет девушка по имени Рубинта?

— Это какая же тебе Рубинта нужна, милок? — насторожилась женщина.

— Стройная такая, я ее днем провожал, цыганочка. Может быть, видели?

— Не видела и видеть ничего не хочу. Иди себе, ступай отсель. Скорей ступай и края эти забудь.

Митя достал из кармана деньги и протянул женщине. Она немного смягчилась.

— Милый, за каким лядом тебя сюда занесло? Рубинта горе тебе принесет. Отродье. И вся семья у них такая. Пришьют тебя здесь.

По мере того как женщина говорила, Митя все больше и больше удивлялся. Но какое ему до всего этого дело, только бы девушку повидать?!

— А как бьют-то ее, как бьют, когда денег не приносит! И мать у нее тоже молодая, и мужики ходят, и брат каторжный.

— Не заливаешь, мамаша?

— Чего мне врать-то. Не за просто так говорю, за деньги.

— А ты по совести попробуй.

— Куда приехал совести искать?

«Ведьма, а рассуждает!» — подумал Митя и ощутил, как по коже пробежал неприятный озноб.

На втором этаже приоткрылось окно, и кто-то испуганно пробасил:

— Чего там, Карповна, опять менты?

— Догуливай, — отозвалась Карповна.

— Ух ты, какой бас! Кто это? — спросил Митя у Карповны, и та рассмеялась.

— Твою Рубинту «колотую» распинают, а ты со мной лясы точишь и, небось, ангелом ее считаешь?

— Так, значит, она «колотая»? — переспросил Митя.

— А как же, разве она тебе об этом не сообщила?

— Сообщила, сообщила…

Все дальнейшее вспоминалось Мите как некое сочетание черных и белых пятен, словно все это происходило во сне и не с ним. Что-то словно внутри него взорвалось, заставив ринуться к дверям дома.

— Куда? — истошно завопила Карповна.

Но Митя уже бежал по деревянным ступеням, потом по длинному коридору, где наугад рванул на себя одну из дверей и… застыл на месте…

В комнате горели свечи. На широком цветном ковре лежала голая Рубинта и курила сигарету. Рядом валялись пустые бутылки с цветными наклейками. В углу, на табуретке, сидел низкорослый парень, держа в руках стакан с водкой. Он резко повернул голову и замер от неожиданности.