Ефим Друц - Волки

— Какой кровью? — не понял Ринго.

— Кровью Михая и Васи.

Только тут до Ринго дошло, какой ценой придется ему платить за свое предательство. Ведь именно он навел гаджё на табор, сказал ему, что тот, кого он ищет, скрывается здесь, взял у чужака деньги. Потому-то и погибли его соплеменники. И Ринго замолчал и больше уже не поднимал головы, только изредка отвечая на вопросы цыганского суда односложными «да» или «нет». Его приговорили к смерти, и приговор свершился в тот же вечер.

События настолько стремительно наворачивались на колесо времени, что многие даже не успевали осознать их, не только поспевать за ними. Утром к барону пришла Ружа, встала перед ним на колени и попросила разрешения молвить слово.

— Говори, — разрешил барон, — что тебе нужно?

— Разреши мне покинуть табор, — попросила Ружа, — что я здесь — отрезанный ломоть, ч е рня [9] Ч е рня — воровка (цыг.). , которая тащится за вашими повозками, не имея права даже заговорить с кем-нибудь. Умираю я от тоски, и дочь моя погибнет тоже.

— На стороне ты погибнешь раньше, — сурово произнес барон, — там чужие, они тебя не пощадят.

— А вы? — почти крикнула Ружа. — Вы меня пощадили?

— Тебя не люди осудили, а закон, ты сама виновата. И обязана подчиниться. Пройдет время, боль утихнет, и с тебя снимут магэрд о [10] Магэрд о — отлучение (цыг.). , и ты снова вернешься к нам, и твоя палатка будет стоять среди других цыганских палаток.

— Я не доживу до этого времени, — тихо проговорила Ружа. — Тревожно мне.

— Я присмотрю за тем, чтобы никто не причинил тебе зла! А сейчас уходи и займись своими делами, но табор покидать я тебе не разрешаю.

В ту же ночь приснился Руже удивительный сон, в котором все происходило совсем как наяву. Будто бы открыла она глаза, а перед ней стоит и смотрит на нее в упор, не мигая, ее только что родившаяся дочь — Рубинта, которую цыгане ведьмой окрестили. «Как это может быть? — подумала Ружа. — Ведь она только что родилась, она еще не может встать на ноги…» А Рубинта стоит, и в глазах ее огоньки горят. А потом вдруг Рубинта начала говорить. Ружа даже похолодела от ужаса.

— Мама, — говорит Рубинта, — отныне жизнь твою я защищать буду и никто не посмеет причинить тебе зла. Но только если ты меня будешь во всем слушаться. Все твои дела будут зависеть от моего слова. Когда скажу: «Иди» — ты пойдешь и удача будет сопутствовать тебе. Но если я не разрешу тебе идти, ты не должна этого делать. Иначе тебя ждет погибель.

— Доченька, ты ли это? Я боюсь, доченька!

— Ничего не бойся, мама! Я помогу тебе и другим цыганам помогу. Будут они приходить ко мне за советом, как им поступить, и всю правду о судьбе своей узнают.

— Но нам же объявили магэрдо, и никто не имеет права разговаривать с нами.

— Жизнь и судьба племени нашего важнее, чем тот запрет, который они нам объявили. Снимут они скоро этот запрет, куда им деваться? Пройдет месяц, и не будет запрета, я тебе говорю.

Ружа проснулась. Вокруг была ночь. Ее новорожденная дочь спокойно спала в колыбели. И только одинокая ночная птица кричала в лесу, как будто призывала на помощь или манила куда-то…

Все, что Ружа увидела во сне, очень скоро сбылось…

Осенний город выглядел вымершим. Казалось, все его жители вдруг в одночасье двинулись неизвестно куда и зачем. Митя шел по знакомым улицам и оглядывался, проверяя, не следят ли за ним. Путь его лежал к дому. И хотя Митя знал, что это опасно и там его могут схватить, но ноги как будто сами двигались в сторону дома. Судьба вела его за собой.

Погода скакала, как норовистая лошадь, посылая на землю то мокрый снег, то проливные дожди. Выглядел Митя довольно странно: в помятом пиджаке и брюках, которые давно уже были не глажены, он больше походил на бомжа, чем на нормального человека, и поэтому, стараясь не привлекать к себе внимания, шел окольными путями — там, где народ вообще предпочитал не появляться.

Замоскворецкими переулками он вышел к Якиманке. Здесь уже было многолюдно. Светились яркими огнями рекламные вывески, сновали автомашины. Шатались пьяные, стайками бродили подростки, задирая всех, кто попадался им на дороге. Митя покорно уступал дорогу, зная, что любая стычка может привести его в тюрьму.

И все же иногда уберечься не удавалось — молодняк упрямо лез на рожон. Что-то надломилось в людях, и свои боли, обиды они старались выместить на других.

Митя обогнул свой дом и со стороны Бродникова переулка зашел во двор. Все вокруг было захламлено. Здесь полным ходом шла реконструкция особняка для «Альфа-банка». Когда-то в этом «солидном» двухэтажном доме жила весьма своеобразная публика. Это место в округе называлось «еврейский двор». С тех пор многое изменилось, и обновленное здание «Альфа-банка» прямо-таки кричало об этом. Напротив входа в банк стояла помойка, что тоже, по-видимому, символизировало новые рыночные отношения. Но сейчас Мите было не до рассуждений. Он взглянул на окна своей квартиры. Там было темно, но кто знает? Может, его уже ждали? Могло, конечно, случиться и по-другому: просто забыли о нем, и все! Но доверять случаю было нельзя. Митя вошел в черный ход и поднялся на пятый этаж. Возле двери своей квартиры остановился. Было тихо, только бродячий кот устало взглянул на него и безразлично отвернулся.

Вдруг Митя насторожился. С верхнего этажа послышались какие-то звуки. Он хотел уже было спуститься вниз, но, услышав гитарные аккорды, понял, что здесь проводит свой досуг молодняк, которому просто некуда деваться. Кто-то тихо пел:

Митя поднялся на следующий этаж. Высокий гривастый парень, в руках которого была гитара, прекратил играть…

— Тебе чего, мужик? — спокойно спросил он у Мити.

— А ничего, — ответил Митя. — Можно, я послушаю?

— Вали отсюда, — рявкнул другой парень.

— Ладно тебе, Крот, — успокаивающе проговорила рядом сидящая девушка, — пусть слушает, жалко, что ли?

И снова зазвучала гитара. Но это были уже просто переборы, и никто не пел — видимо, сказывалось присутствие чужого. И Митя решил было уйти, но что-то насторожило его. Он прислушался. На том этаже, где была его квартира, раздавались голоса.

— Кажется, кто-то приходил, — услышал Митя.

— Да нет, это бомжи.

— А наверху кто?

— Пацаны на гитаре играют.

Острая, как внезапная боль, мысль пронзила Митю. «Так это же меня пасут. Значит, они устроили засаду и дожидаются, что я приду? Как же все верно рассчитано. Вот я и прибыл! Ну, нет, здесь им меня не сцапать. Не хватало еще задыхаться в клетке».