Инна Бачинская - Среди восковых фигур

– Смотри, узнаешь?

Капитан Астахов наклонился над компьютером Федора. Они расположились за своим столиком в баре Митрича. Савелия с ними не было, он сидел дома с детьми, а Зося пошла в школу на родительское собрание.

– Проспект Мира, за два квартала от музея, – сказал капитан, поднимая глаза на Федора. – И что?

– Обрати внимание на время и дату.

– Обратил. Двенадцать пятьдесят семь, двадцать восьмое августа. День убийства Лидии. Ну и?..

– Смотри внимательно. Видишь этого типа? Проходит мимо, спешит.

– Какой еще… Останови! Бураков! Это же Бураков! Ну, сука! Значит, алиби накрылось?

– Значит, накрылось. Это не все кино, Коля. Через двадцать четыре минуты он снова засветился на той же камере, уже по пути обратно. «Английский клуб» в восьми минутах от музея, в два конца получается около шестнадцати примерно. Камера «захватила» его на полпути, значит, до музея оставалось около четырех минут плюс в музее около пятнадцати. Итого около двадцати и еще четыре минуты до камеры на обратном пути. Вот тебе и двадцать четыре минуты. Девушка-официантка не заметила, что он выходил. Бураков и его гость сидели там с одиннадцати до начала третьего, больше трех часов, второй выходил, она заметила, а как отлучался Бураков, нет. Ты говорил, что проверил его алиби, он якобы не выходил, камера в холле его не засекла. Но я уверен, что есть служебный выход. Как бы там ни было, он вышел из ресторана незамеченным. Дальше дело техники. Место нам известно, мотив тоже, орудие убийства – из тех, что приносят в кармане. Если потянуть, то мотив напрямую связан с Кротовым. Видимо, Бураков и Лидия возобновили знакомство. Он сделал ей предложение, от которого она не сумела отказаться. После смерти Кротова она становится опасным свидетелем не то убийства, не то аферы, подтолкнувшей его к самоубийству. Это оказалось достаточным мотивом для ее устранения.

– Самоубийство? Ты уже согласен, что это самоубийство?

– Нет. Но у меня нет доказательств. Пока. Бураков способен на убийство, хотя его супруга думает иначе. Эти два убийства разные… – Федор запнулся, подыскивая слово, – …по смыслу. Смерть Кротова ему выгодна экономически, то есть он мог убить, а мог не убивать, у него был выбор. А вот с убийством Лидии выбора у него не было, он оказался у нее в руках и мог потерять все.

– Откуда запись?

– Из аптеки. Савелий надоумил.

– Куда ж без Савелия. Что за аптека?

– Обычная аптека, в двух кварталах от музея. После того как однажды ночью их ограбили, там установили камеру. Савелий позвонил мне вчера узнать, как прошли похороны Кротова, потом мы перескочили на убийство в музее и камеру слежения в банке напротив, и он высказался в том смысле: зачем камера, если ночью банк не работает… как-то так. Не буду пересказывать всего, что он сказал, не сумею. В результате меня осенило, что в районе могут быть другие точки с камерами, причем необязательно рядом с музеем. Если Бураков шел в ту сторону из «Английского клуба», то, скорее всего, он шел по проспекту Мира, возможно, по той стороне, где расположен музей. Значит, нужно искать такую точку на той же стороне улицы, причем охват может быть практически любой, укладывающийся в путь от ресторана до музея. Дата и точное время у нас есть. Если он не летел по воздуху, то должен был где-нибудь засветиться. Вернее, не где-нибудь, а на всех камерах по дороге. Я начал с ближайшей к музею, с аптеки. Бинго!

– Это оригинал?

– Оригинал изымешь сам, с понятыми. Они позволили мне снять копию. Очень милые девушки. Надеюсь, этого достаточно, чтобы не закрывать дело о самоубийстве Кротова? Кстати, что по моей просьбе?

– Ничего. Ждем.

– Если удалось подвесить бураковское «музейное» алиби, то надо бы присмотреться ко второму, на вечер пятнадцатого. Кротов мог быть не один и таблетки глотать не по собственному желанию. Он искал свою Эвридику, мог нанять частного детектива… Мы это уже обсуждали. Он был боец, он бы так просто не сдался.

– После смерти жены у него были проблемы с головой, – напомнил капитан. – Возможно, случился рецидив, и его снова скрутило.

– А если в тот вечер он был не один? Охрана знает машину Буракова, могли не обратить внимания. Если он сказал «а» с девушкой, то мог сказать и «б»…

– То есть он явился устранять партнера на собственной тачке? Помахал охраннику, и тот его впустил? – скептически спросил капитан. – Не пляшет. Он же не идиот. Придумай что-нибудь еще. А вообще…

Капитан запнулся. Ему хотелось порассуждать об отношениях Лидии и Буракова… Она его шантажировала, он ее раскусил. В итоге расстались они плохо, со скандалом, а теперь, значит, опять вместе? Он попросил увлечь Кротова, и она согласилась? Так получается? Но, взглянув на Федора, он оставил свои мысли при себе.

– Придумаю, – пообещал Федор. – А что по актрисе?

– Тупик. Говорил с костюмершей Татьяной, которая обнаружила труп. Спрашиваю: не бросились в глаза чужие, которые шлялись по коридору, возможно, с цветами. Она говорит, что чужим сюда нельзя, правда, всегда находится тот, кто сунется. Но лично она никого не видела. Их главный, с язвой желудка…

– Откуда ты знаешь, что у него язва?

– Она и сказала, в смысле чтобы не сильно прессовал. А что, спрашиваю, у него был мотив? За что прессовать? А она говорит, мотив был у всех. Клеопатра – Анна Пристайко, кстати, ее называли примой – была великая актриса и приличная стерва, ее в театре терпеть не могли. Зато теперь рассказывают, что глубоко ценили и прямо не знают, как справятся без нее. Тот, что с язвой, очень нервничал, говорит, ночь не спал, так как имел предчувствие – не хотел ставить Шекспира, сопротивлялся изо всех сил после того, как однажды сломал ногу на репетиции «Ричарда III», а во время премьеры «Ромео и Джульетты» от него ушла жена. Не везет ему, говорит, с Шекспиром. И сейчас не хотел, как чувствовал. И не ошибся! Никого не видел, чужих не было, кто приносил цветы и подарки, не знает. Проверял сцену, нервничал, давал последние наставления Антонию. Супруга Антония, которая накануне учинила сопернице скандал, сказала, что если бы убила, то ножом! Прямо в сердце. Она тоже актриса, но сейчас в декрете, сидит с ребенком. Прима путалась с ее мужем, а муж, Антоний, тоже сволочь приличная, у него ребенок, а он шляется. Антоний пугливый малый, говорят, боялся приму, жену, главного, директора – такой перепуганный уродился. В глаза не смотрит, ломает пальцы, заикается. Зовут Олимпий. Он еще и Олимпий! В общем, мог прийти кто угодно, там проходной двор. Охранник – дедушка с берданкой, глухой как пень, сидел у себя в каптерке и гонял чаи. В вечер премьеры, как водится, суматоха, крики, беготня. Любой, кто хоть немного знаком с планировкой их задворок, запросто пройдет незамеченным. Если бы мы хоть представляли, о ком спрашивать… И вообще, может, это была женщина.