Анатолий Степанов - Деревянный самовар

– Гриша, ты мне «газон» на полчасика одолжишь?

– Одолжить-то одолжу. А зачем?

– Ты тут постоянно руководить должен, вот и руководи. А мы с Арефьевым к тракторному парку смотаемся, посмотрим, как дело было. Дорога-то до этого вашего парка приличная?

– Вполне, – откликнулся Арефьев.

– Ключи, – напомнил Смирнов Поземкину, и тот передал ему ключи от «газона». Уж на ходу Смирнов приказал Арефьеву: – Пошли со мной.

– Может, и я с вами? – попросился Поземкин.

– Не отвлекайся, Гриша, – посоветовал Смирнов и влез в «газон».

– Куда? – спросил Смирнов у сидящего рядом Арефьева.

– Прямо пока. Когда поворачивать – скажу.

Смирнов старался противу своей лихаческой натуры не гнать, но дорога была действительно неплоха. Имело смысл продолжать разговор:

– В ВОХРе-то давно?

– Да уж девятый год.

– Это когда тебя из ВВ уволили в запас?

– Именно.

– Здесь служил?

– Поблизости.

– В каком чине и с какой должности демобилизовался?

– Старший лейтенант, зам. командира роты по строевой.

– И без колебаний, сразу же – рядовой боец ВОХРа?

– А ваше какое дело? – вдруг ощетинился Арефьев.

– Молчать! – командирским горлом рявкнул Смирнов. – Забыл с кем разговариваешь?!

Арефьев испуганно глянул влево. Приборная доска освещала блестящий козырек фуражки, твердый и непростой глаз, смотревший вперед, переливающийся погон с двумя просветами и двумя звездами. Выдавил из себя, чтобы не сразу показать лапки, которые уже кверху:

– А что я такого сказал?

– Даже не понял, что сказал, – тихо, как будто не орал только что, заметил Смирнов. – Ты не сказал, ты нахамил.

– Извините тогда!

В свете фар возник бесконечный забор из жердей, за которым на фоне менее темного неба плоскими силуэтами стояли трактора, комбайны, подъемники, грузовые автомобили.

– Направо, – подсказал Арефьев.

– Это куда же?

– К мостику, на котором я его увидел.

– Жабко? – наивно поинтересовался Смирнов.

– Да Ратничкина же!

– А мне пока туда не надо. Покажи, где вы с Робертом выпивали.

– Туда на машине не подъехать.

– Ты показывай, показывай, а я попытаюсь.

«Газон» осторожно полз по краю весьма крутого оврага. Дополз, потому что Арефьев твердо заявил:

– Дальше нельзя. Свалимся.

Смирнов поставил скособочившийся «газон» на ручняк, прихватил ключи, вылез на волю и осмотрелся, видя только небо и пирамидальные контуры еловых вершин. Спросил у невидимого Арефьева:

– Далеко до вашего лежбища?

– Метров двадцать. Пошли, – Арефьев зацепил Смирнова за предплечье и повел в темь. Арефьевская ручища была здорова, ох, здорова! – Здесь, товарищ подполковник.

Подполковник, хоть и прикидывался столичным начальником не от мира сего, мощный батарейный фонарь прихватил из «газона». Белый эллипс ослепительно возник на земле и беспорядочно заметался в поисках неизвестно чего.

– Так где же? – раздраженно спросил еще раз Смирнов.

– Так вот же! – обрадовался Арефьев, увидя в электрическом овале развернутую газету и еле заметные в траве папиросные окурки.

– Где же тара?

– Жабко бутылки и стаканы с собой унес. В сумке.

Смирнов присел на корточки и в свете фонаря начал подробное изучение остатков былой роскоши: щупал газету, рассматривал окурки, катал в пальцах непонятные бумажки, комочки и кусочки. Вздохнул, поднялся в рост, выключил фонарь, спросил в кромешной черноте:

– Ты какие папиросы куришь?

– Я вообще не курю. Это Жабко одну за другой, изо рта не вынимая.

– Жаль, что не куришь. Стрельнуть хотел. А закусывали чем?

– Плавлеными сырками. И у Жабко кусок колбасы был.

– Ну, что ж. Все понятно. Пошли к месту, с которого ты Ратничкина увидел.

– Темнота же!

– Не боись. Мы сейчас фары включим.

Осторожно шагая, добрались до «газона», и Смирнов включил фары на нижний свет. В световой дорожке объявились кусты и высокая жухлая трава.

– Вон здесь! – обрадовался Арефьев и кинулся к кустам метрах в пятнадцати.

Смирнов на малой скорости довел «газон» до Арефьева и кустов, спросил:

– А где мостик?

Плоский в свете фар Арефьев указал направление рукой:

– Вон в той стороне.

Смирнов развернул «газон», как надо, и перевел фары на дальний свет. Метрах в двадцати пяти – тридцати проклюнулся мостик через овраг. Истинно российский мостик, на соплях: разномерные доски, нелепые подпорки, в нескольких местах сломанные перильца с одной стороны…

– Ты, Арефьев, догнать его мог бы, а?

– Догонишь тут! Он уже на той стороне был, а там сразу чащоба…

– А может, просто испугался?

– Я – мастер спорта по самбо, – обиделся Арефьев, для убедительности презрительно фыркнул, сунул руки в карманы и сплюнул.

– В чем одет был, не запомнил?

– Ну, низ-то весь тюремный, это точно: бахилы, портки форменные, а сверху, правда, пиджачок. В полоску такой, деревенский.

– Во сколько это было?

– Пришел я к Жабко где-то без пятнадцати семь, в восемнадцать сорок пять то есть…

– А что ты друга своего все Жабко, да Жабко?

– Так поссорились же!

– Ладно. Давай дальше время.

– Выпивать начали в семь, наверное. За полчаса все прикончили. Потом ругались долго. Скорее всего в восемь, может, без пятнадцати я его и увидел.

– Все ясно, Арефьев. Садись в машину, – предложил Смирнов и открыл правую дверцу. Арефьев сел и поинтересовался деликатно:

– А что ясно?

– Что ты – молодец, – шутя или на шутя – не понять, отметил Смирнов и глянул на свои часы. – Ого! Скоро двенадцать! Я сейчас в гостиницу отдыхать, а ты потом «газон» Поземкину отгонишь. Водить умеешь?

В каре цивилизованных домов горели добротные фонари, освещая ухоженную культурную поросль и одноразмерные посаженные садовником липы.

– Там где чисто и светло, – машинально, проводив взглядом красные задние огни «газона», пробормотал Смирнов, ни к селу, ни к городу вспомнив Хемингуэя.

Нет, не напрасно. Тут же началось действо из «Фиесты»: подкатили три черных лимузина и микроавтобус с шумными пассажирами. Кавалькада остановилась у начальнического дома, и из лимузинов вышли четверо вовсе нешумных клиентов, которые, взойдя на крыльцо, поднятыми ладонями поприветствовали оставшихся. Дождавшись, когда четверка исчезла за дверями, кавалькада сделала полукруг и остановилась у гостиничного входа. Вышло так, что Смирнов как бы встречал некую ответственную делегацию. Он и встретил – достал бумажку из кармана, развернул ее и начал читать на суржике:

– Дорогие товарищи, господа! Рад приветствовать вас в связи с прибытием на родную землю…

Сильно поддатые товарищи и господа вывалились из автомобилей. Те, кому положено: постояльцы Казарян, Фурсов, Торопов. И те, кому вовсе не положено: разошедшиеся вовсю, подпрыгивающие, перебегающие, машущие руками и беспрерывно щебечущие и кричащие разноцветные девицы. Подсобравшись, Казарян, вдохнув как можно больше воздуха, расправил грудь и строевым шагом направился к Смирнову. Не дойдя положенного, четко отрапортовал: