Майкл Гилберт - Занятие не для дилетантов

По рассказам Левиса, он родился в пуританской семье, в Новой Англии. Немного проучившись, он пешком отправился в путь, подрабатывая по мелочам, где можно, и, наконец, прибыл в Сан-Франциско. Встреча с себе подобными, слишком большая доза ЛСД, нападение на машину, травма — и вот он здесь, в моем доме. Поправившись, он уедет — куда, он не имел ни малейшего представления.

А пока мы болтали о жизни, об искусстве — что-то он знал, но его образование изобиловало зияющими пробелами — короче, наши отношения большинство людей назвали бы весьма интеллектуальными и в то же время самыми необычными, какие могут быть между мужчиной и женщиной. Но если Левис постоянно расспрашивал меня о моих прошлых любовных приключениях, то о своих не говорил никогда. Последнее, естественно, тревожило меня, учитывая его возраст. Слова «мужчина» и «женщина» он произносил одинаково вяло, беспристрастно. А так как я, даже в мои сорок пять, не могла произнести слово «мужчина» без нежности в голосе и не почувствовав пробегающую по мне волну милых сердцу спутанных воспоминаний, то временами ощущала холодность и неловкость.

— Когда ты впервые узнала, что такое жестокость? — спросил Левис. — Когда первый муж покинул тебя?

— Боже мой, нет. Это-то я пережила. Представив себе только — абстрактное искусство все время, постоянно… Но когда Френк ушел, да, тогда я чувствовала себя, как раненое животное.

— Кто это — Френк? Второй?

— Да, второй. Мужчина как мужчина, ничего особенного, но он был такой веселый, такой нежный, такой счастливый…

— И он оставил тебя?

— Лола Греветт влюбилась в него до безумия.

Левис приподнял брови, заинтригованный.

— Ты же слышал об этой актрисе?

Он неопределенно взмахнул рукой. Меня это разозлило, но я не подала вида.

— Короче, Френк потерял голову, решил, что уже на седьмом небе, и покинул меня, чтобы жениться на ней. В то время я думала, что никогда не выкарабкаюсь. Мучалась больше года. Ты удивлен?

— Нет. Что с ним стало?

— Через два года Лола безумно влюбилась в кого-то еще и бросила Френка. Он подряд снял три неудачных фильма и начал пить. Вот и конец истории, — наступило минутное молчание.

Левис слабо застонал и попытался подняться из кресла-качалки.

— Что-то случилось? — встревоженно спросила я.

— Я чувствую, что никогда не смогу снова ходить.

На мгновение я представила себя проводящей с ним, инвалидом, остаток моих дней, и, что любопытно, идея не показалась мне ни абсурдной, ни неприемлемой. Наверное, я уже достигла того возраста, когда хочется взвалить на себя такую ношу. В конце концов, я ничем не могла навредить ему.

— Оставайся, где ты есть, — весело воскликнула я, — и когда у тебя выпадут зубы, я буду готовить тебе кашку.

— А почему у меня должны выпасть зубы?

— Говорят, это случается, когда долго лежишь. Должна отметить, что это странно. Они тем более должны выпасть, когда стоишь, согласно закону всемирного тяготения. Но не выпадают.

Левис искоса взглянул на меня, почти как Пауль, но более дружелюбно.

— В этом что-то есть. Ты знаешь, я бы никогда не уходил от тебя. — Затем, закрыв глаза, нежным голосом попросил принести что-нибудь из поэзии, и я отправилась в библиотеку поискать стихи, которые понравились бы ему. Это был еще один наш ритуал. Тихим, спокойным голосом я декламировала строчку за строчкой, чтобы не разбудить и не испугать его. В этот раз я выбрала «Оду Уолту Уитмену» Гарсиа Лорки.

Новости я узнала в разгаре работы. Я диктовала секретарше захватывающий диалог Ференца Листа и Марии дʼАго, как я его себе представляла (впрочем, без особого энтузиазма, так как накануне выяснила, что роль Листа отдана Нодину Дьюику. Интересно, кто решил, что на роль композитора более всего подходит этот мускулистый и темнолицый здоровяк, но в подобных фильмах случается и не такое).

— Это безнадежно, — бормотала я на ухо плачущей секретарши (она удивительно чувствительная натура), когда зазвонил телефон. Хлюпая носом и вытирая глаза платком, секретарша взяла трубку и повернулась ко мне:

— Это Пауль Бретт, у него что-то срочное.

Я взяла трубку.

— Дороти? Ты уже слышала?

— Нет. По крайней мере, не думаю.

— Милая… Ах… Френк умер, — я промолчала. Пауль нервно добавил: — Френк Тайлер. Твой бывший муж. Он покончил с собой сегодня ночью.

— Это неправда, — я не поверила. У Френка не было ни крупицы мужества. Очаровательный во всех отношениях, но полное отсутствие мужества. А насколько я знаю, нужно немалое мужество, чтобы убить себя. Достаточно вспомнить о тех, кому больше ничего не оставалось, но они не смогли переступить последнюю черту.

— Он покончил с собой этим утром в третьеразрядном отеле, — продолжал Пауль. — Недалеко от твоего дома. Никаких объяснений.

Мое сердце билось реже, реже. Так сильно и так редко. Френк… его жизнерадостность, смех, кожа… Мертв. Странно, насколько смерть легкомысленного человека может потрясти сильнее, чем смерть более цельной личности. Я не могла заставить себя поверить.

— Дороти, ты меня слышишь?

— Слышу.

— Дороти, ты должна приехать. У него нет семьи, и ты же знаешь, Лола в Риме. Мне очень жаль, Дороти, но ты должна приехать и позаботиться о формальностях. Я заскочу за тобой.

Он повесил трубку. Я передала трубку секретарше, ее все зовут Кэнди-Леденец, Бог знает почему, и села. Она взглянула на меня, и какое-то шестое чувство, делающее ее столь незаменимой, заставило ее подняться, открыть ящик, помеченный «картотека», и подать мне открытую бутылку «Chiv as Pegal», которая обычно там стояла. Рассеянно я сделала длинный глоток. Я знаю, почему людям в шоковом состоянии дают алкоголь: это отвратительная штука, и в таких случаях он вызывает в человеке чувство отвращения, чем и выводит из оцепенения быстрее, чем что-либо другое. Виски обожгло мне рот и горло, и я пришла в себя.

— Френк мертв, — сказала я. Кэнди уткнулась в носовой платок. Разумеется, я частенько, когда меня покидало вдохновение, рассказывала ей грустную историю своей жизни. Она, впрочем, тоже. Короче, она знала о Френке все, и это хоть как-то утешало меня. Трудно представить, что бы я делала, если б узнала о смерти Френка, находясь в обществе человека, не знавшего о его существовании. Действительно, видит Бог, бедняга давно уже пропал с глаз. Когда-то его знали все, теперь — напрочь забыли. Здесь, в Голливуде, трагедия известности в том, что вышедшую в тираж знаменитость стараются совсем не вспоминать. А если уж и упомянут, то единственной строчкой в газетах, несколькими небрежными фразами, неодобрительными и совсем без жалости, которую могло бы вызвать самоубийство. И Френк, Красавчик Френк, вызывавший зависть муж Лолы Греветт, смеявшийся со мной Френк, будет умерщвлен вторично.