Вера Арье - Сердце мастера [litres]

Друзья Родиона – прокуренные циники-журналисты и утомленные отцы семейств – восприняли ее снисходительно. Оливия старалась избегать их компании: меньше всего ей хотелось ощущать себя «прелестной инженю», нашедшей себе покровителя. И хотя профессиональная среда была у них с Родионом общей, Оливия уклонялась от откровенной опеки с его стороны. Она, безусловно, видела в нем наставника, но не терпела заступничества – с ходом времени их разница в опыте, их «нетождественность» ранила ее все сильнее. Оливии казалось, что она получает от Родиона больше, чем отдает взамен.

Это ее угнетало.

Тревожило и другое: родители присылали ей ежемесячную сумму, которой раньше вполне хватало на бесхитростную студенческую жизнь. Но в масштабах их текущих расходов это были лишь крохи. Ее щепетильность в отношении денег удивляла Родиона, однако врожденная деликатность подсказывала ему, что углы следует сглаживать, а не заострять. Он не настаивал на дорогостоящих покупках, не приглашал ее в помпезные рестораны и к выбору подарков со временем начал подходить с осторожностью. Зная склонность Оливии ко всему художественному, он старался ее удивить, но не эпатировать. Вот недавно отыскал на антикварном рынке чудный рисунок – редкой утонченности набросок, выполненный с таким мастерством и любовью, что даже в его «родословную» захотелось поверить…

Навязчивой трелью в прихожей защебетал телефон. Шумно ступая по паркету отекшими ногами, Саломея добралась до козетки, где стоял аппарат.

– Алло! Я вас слушаю! – голос домработницы был так значителен, а блестящее от пота лицо так торжественно, что Оливия невольно улыбнулась, наблюдая за ней из кухни.

– Что значит «временно отключим»?! Не имеете пра… – отняв трубку от уха, Саломея посмотрела на нее с осуждением, будто та была одушевленной. – Совсем совесть потеряли! Середина рабочего дня, у месье рубашки не глажены, а они электричество на три часа отключать задумали. Что ж мне, ночевать здесь, что ли!

Водрузив трубку на место, Саломея ринулась на кухню, уже не замечая присутствия «мадмуазели» и бормоча себе под нос:

– Хоть посуду помою, пока воду не отключили… Содом огненный, а не город!

– Ну что ж, мадмуазель Илиади, тему вы выбрали удачную, – месье Кубертен, ее научный руководитель, подышал на стекла очков в старомодной латунной оправе и потер их о пиджак. – Однако не забывайте, что вы учитесь на арт-журналиста, а не на искусствоведа. Старайтесь не превращать свою курсовую в академическое исследование. Смешивайте жанры, техники – экспериментируйте! И название нужно как-то конкретизировать – это ваше «Искусство XX века: от модернизма к античности» отдает жуткой канцелярщиной. Смелее, Оливия, все получится! Посоветуйтесь в конце концов с месье Ла… – он со значением повел бровями, но тут же споткнулся о ее затвердевший взгляд.

Кубертен водрузил очки на свой хрящеватый нос, сконфуженно высморкался и принялся складывать вещи в портфель – пора было освобождать аудиторию. Оливия попрощалась с ним и спустилась во внутренний двор.

На улице мелко дождило, контуры окружающих домов расплывались в тумане, и в каждом вдохе ощущался привкус гнилой парижской зимы.

Под навесом на облупившейся скамье сидела Габриэлла. Докуривая сигарету и потягивая из банки лимонный швепс, она пролистывала свою ленту в социальной сети. Время от времени, «зависая» на какой-нибудь фотографии, Габриэлла насмешливо кривила обветренные губы и посылала автору снисходительный лайк.

– Салют, Габи, что нового? – Оливия опустилась на скамейку, пристроив рядом свою неподъемную сумку.

– Дела были бы лучше, если бы не было дел, – усмехнулась Габи, делая очередную смачную затяжку. – Пишу диплом и стажируюсь в TEJEAN – сочиняю пресс-релизы о грядущей выставке предметов дизайна и рассылаю приглашения на ближайшие торги… Скукотища. Целыми днями причесываю жирафа [14] Peigner la girafe ( франц .) – заниматься бессмысленным делом, бить баклуши. .

Заметив веселое недоумение на лице Оливии, пояснила:

– Что, подруга, французский за семь лет в стране так толком и не выучила? Какая-то бессмысленная работа, понимаешь: переливаем из пустого в порожнее, цветистые формулировки изобретаем, чтобы завлечь денежных клиентов на аукцион. Стоило ради этого столько времени на факультете потеть. Ну, а сама-то как? Как там наш Гумберт-Гумберт?

Оливия неопределенно пожала плечами – на Габриэллу невозможно было сердиться, она относилась к разряду людей, острых на язык, но совершенно безобидных. Самой Габи в личной жизни катастрофически не везло: ее связи носили «технический» характер и больше смахивали на профилактические процедуры.

В детали своих отношений с Родионом Оливия углубляться не стала – она вообще редко откровенничала с подругами. Вместо этого спросила:

– Скажи, а среди твоих аукционщиков найдется искусствовед, которого можно попросить о дружеском одолжении?

– Смотря в чем суть вопроса…

Оливия достала телефон и, побродив тонким пальцем по экрану, ткнула на радужную иконку «Фото», выбрала нужный кадр и показала его подруге. Та восхитилась:

– Славная картинка! Твоя работа?

– Говорят, Октава Монтравеля.

– Кто говорит? Можешь ты объяснить по-человечески! – вскипела Габриэлла, которую природа совершенно обделила терпением, наградив взамен вопиющей прямолинейностью.

Оливия, глотнув «швепса» из ее банки, рассказала историю «Итеи» и обстоятельства, при которых она была приобретена.

– Возвышенные отношения, – выдохнула Габриэлла, выпуская клубы сизого дыма. – Людям налоги повышают, пенсии урезают, а эти двое артефактами обмениваются! Но легенда у твоей картинки, конечно, сочная… Ладно, подруга, оригинал пока что просить не буду, пришли мне снимок – попробую справки навести…

Через день она перезвонила и попросила Оливию привезти рисунок.

– Это, конечно, не официальная экспертиза, а просто консультация… Но Франсуа говорит – любопытный экземпляр. Короче, завтра к концу рабочего дня подъезжай ко мне на Матюрен. Потом выпьем по бокальчику где-нибудь на бульварах…

Около шести вечера Оливия вошла в помпезное помещение знаменитого аукционного дома, расположенного недалеко от метро Опера́. Габриэлла в строгом брючном костюмчике подхватила ее под руку и повела сначала через центральный зал с неоклассическим витражным потолком, а затем – по длинным, ярко освещенным коридорам, обшитым дубовыми панелями. Возле одной из переговорных комнат их ждал жокейской комплекции мужчина, одетый в причудливый наряд: укороченные брюки, тесная рубашка и пышный фуляр.

– Франсуа Мирбо, – представился он с легкой манерностью, которая, впрочем, не показалась Оливии отталкивающей. Она еще раз рассказала ему предысторию и достала из фетрового чехла рамку с рисунком.