Лорен Оливер - Сломанные вещи

Но Бринн все-таки заставляет ее произнести это вслух.

– Кто это был? – спрашивает Бринн.

– Оуэн, – почти виновато говорит она. – Оуэн Уолдмэн.

В Лавлорне действительно исполнялись желания. Это могло быть как хорошо, так и плохо в зависимости от того, у кого именно рождались те или иные желания.

Наши дни

Когда мы садимся обратно в машину, Бринн кладет ноги на приборную панель и, сложив руки на груди, откидывается на спинку переднего пассажирского сиденья.

– Оуэн, – бормочет она, – всегда Оуэн.

– Перестань, – говорю я.

В зеркале заднего вида вижу, как Эбби собирает волосы в пучок.

– Кто такой этот Оуэн?

– Оуэн, – отвечает Бринн, – был бойфрендом Саммер.

– Они никогда не были вместе, – защищаюсь я.

– Миа была влюблена в него, – продолжает Бринн так, будто я вообще не сказала ни слова и говоря это будничным тоном человека, который объясняет малому ребенку, что небо голубое. – Поэтому-то она никогда и не желала верить, что он виновен.

– А Бринн была влюблена в Саммер, – визгливым голосом говорю я. – Поэтому-то Бринн всегда и желала верить, что он виновен. – Мне даже нет нужды поворачиваться, чтобы почувствовать, что Бринн вперила в меня сердитый взгляд. – И на тот случай, если ты забыла , копы им уже занимались. Он был подозреваемым номер один. – Я изо всех сил сжимаю руль, чувствуя в закрытых глазах крошечные болезненные цветные вспышки света – верный признак надвигающейся мигрени. Я начинаю глубоко дышать через нос, пытаясь отогнать от себя воспоминания об Оуэне – о его кривой улыбке, и острых локтях, и о волосах цвета разгорающегося пламени, и о том, как он называл меня Макарошкой. Все остальные ребята насмехались над ним, но ему это было все равно. Он двигался по коридорам школы, будто лодка, которая тянется на буксире за чем-то намного большим и лучшим – за тем будущем, которое унесет его отсюда далеко-далеко. – Он был арестован, а потом освобожден. Состоялся суд, и его оправдали.

– Это потому, что у него богатый отец, и потому, что полиция облажалась, – говорит Бринн. – На одежде Саммер была найдена его кровь .

– Это так и не доказано, – быстро отвечаю я.

– Говорю тебе, он что-то скрывает. Он что-то утаивает уже пять лет. – Она подается вперед. – На тот день, когда ее убили, у него нет алиби. Он говорил, что был дома, потому что заболел, но это не так. Кто-то вспомнил, что видел его в городе. – Она качает головой и брезгливо фыркает.

– Его тогда не было в лесу, – говорю я, на сей раз тише. Мое горло вдруг сжимается. – Я бы его увидела. Я бы… – Я едва удерживаюсь от того, чтобы сказать: « Я бы это знала». Разумеется, это прозвучало бы нелепо и было бы сочтено явной неправдой. Вот только никуда не уйти от того, что много лет между мной и Оуэном Уолдмэном существовала странная незримая связь, словно нас соединяло шестое чувство. Я всегда знала, где он может появиться и когда, и могла определить, в каком Оуэн сейчас настроении, даже если он не говорил мне ни единого слова. И мы могли прочесть мысли друг друга, обменявшись одним-единственным взглядом.

Мы с Оуэном дружили со второго класса, лицо его было так бледно, что другие дразнили беднягу Каспером [11] Маленькое дружелюбное привидение из одноименного фильма. или Кровоносом, потому что ему очень часто приходилось выбегать из класса с носовым кровотечением, заткнув ноздри бумажными платками, а я была так стеснительна, что другие ученики вообще никак меня не называли. Это звучит дико, но иногда мне хотелось, чтобы у меня было какое-то прозвище, пусть даже обидное, потому что это бы значило, что я существую, что меня хоть кто-то заметил. Но меня не замечали.

На уроках изобразительного искусства мы с Оуэном сидели рядом. Как-то раз наш учитель мистер Хинкл занимался с нами тем, что называется «найденным искусством» или «готовым искусством», и велел нам наклеить на декоративный картон какие-нибудь мелкие предметы, такие как ватные палочки и ватные тампоны; смятые магазинные чеки и аптечные резинки; скрепки и колпачки от ручек, а затем все это раскрасить и художественно оформить кому как хочется. Я решила создать портрет из сухих макарон и весь урок сидела, приклеивая кусочки макарон, почти не поднимая глаз и почти не дыша. Должно быть, со стороны казалось, что у меня психологическое расстройство. Но когда прозвенел звонок, я увидела, что Оуэн смотрит на меня и улыбается. У него была замечательная улыбка: правая часть его губ всегда вздергивалась выше на дюйм, чем левая.

– Знаешь, Макарошка, – сказал он, – у тебя получилось просто здорово.

Так все и началось. На следующий день, увидев меня в школьном буфете, он помахал мне рукой.

– Привет, Макарошка. Как жизнь?

Может быть, он просто меня дразнил. Может быть, нет. Но я была в восторге. Прозвище Макарошка давало мне то, чего я могла ждать с нетерпением. Слово « Макарошка» означало шутку, понятную только двоим, а шутка, понятная только двоим, означала друг.

И мы в самом деле стали друзьями – медленно, постепенно, мелкими шажками. В выходные или после школы я, бывало, смотрела в окно и видела его, сидящего на велосипеде, глядя с улицы вверх, на мое окно, с лицом, похожим на бледную луну – и тогда я кубарем выбегала из дома и бежала к нему. Мы снимали смешные видеоролики и выкладывали их на YouTube. Мы играли в кикбол [12] Американская игра с мячом, разновидность бейсбола. на лужайке перед его домом и валялись на траве в саду отца, голова к голове, ища на небе облака, напоминающие очертаниями какие-нибудь реальные или воображаемые предметы.

В пятом классе мы обнаружили в лесу за его домом шалаш на дереве. У Оуэна тогда был плохой год – он вечно ссорился со своим отцом, они не ладили, а в школе кто-то начал распространять слухи, будто он носит с собой ножи, будто он режет на куски мелких животных, будто он иногда приходит в школу с бомбой в рюкзаке. Мы оборудовали шалаш фонариками, принесли туда спальные мешки, фастфуд, даже вентилятор, работавший на батарейках, так что Оуэн мог уходить туда всякий раз, когда ему не хотелось находиться дома. Однажды нас застукали там вместе во время грозы, когда мы лежали в спальных мешках, практически касаясь друг друга носами.

Ребята в школе начали распускать новые слухи: Оуэна стали называть сексуальным маньяком, а меня – шлюхой. Все видевшие нас вместе чмокали губами, будто целуясь, или делали руками непристойные жесты, как обячно делают дети, переходящие в подростковый возраст. « Когда ты ее трахнешь, Оуэн?», «Эй, Миа! Вы с Оуэном уже переспали?» Я всегда делала вид, что смущаюсь – и действительно смущалась, – но малюсенькая, крошечная часть моей души радовалась. Я больше не была невидимкой. Теперь я была не одна. У меня появился Оуэн. И пусть его обзывали Каспером, Кровоносом, будущим серийным убийцей. Мне было все равно – ведь он был моим. Мальчик с кривой улыбкой, мальчик, считавший, что у него большое будущее, мальчик, с которым я могла разговаривать обо всем.