Виктория Платова - Из жизни карамели

– Злоупотребляешь?

– Нет. Как говорится, от тюрьмы и от сумы не зарекайся. А в моем случае еще и от языка, что как ботало болтается…

– А другие на колени падали. Божились, что никогда и никому не расскажут. Матерями клялись, детьми…

– И помогало?

– Нет.

– Пепелили?

– Как два пальца об асфальт. Значит, падать на колени и божиться не собираешься?

– А толку-то? Вы же сами сказали, что на вас это не действует.

– Вижу, ты бесстрашный человек, хоть и идиот.

– Этот текст уже произносился, – напомнил Панибратцу Рыба. – Только в тот раз вместо «бесстрашного» был «честный».

– М-да… И повар ты хороший…

– И в интригах не участвую. Об этом вы тоже упоминали.

– И что прикажешь с тобой делать?

– Не знаю. Как говорится – ХэЗэ. А вообще я другое хотел сказать… Про актрису Ирину Розанову…

– А что – про Ирину Розанову? – сразу насторожился дракон-олигарх. – Ты ее знаешь?

– Ну… Нельзя сказать, что вот прямо знаю… Видел несколько раз в кино. Красивая, нежная… И такая… м-м… положительная. Сразу понятно: подлости не совершит, предательства не допустит, за сирых и убогих заступится и перед сильными шапку ломать не будет. Любовь такой женщины ни за какие деньги не купишь…

– Как ты прав, идиот, как ты прав…

– Но дело не в этом. Раз уж у нас откровенный разговор завязался… Позволю себе заметить: чем жениться на стервах и потом незнамо сколько с ними мучиться, прежде чем… э-э… скушать, – не проще ли любовницу завести? Ту же Ирину Розанову… Жена – для пополнения рациона, а любовница – для души и тела…

– Не сметь! – заорал Панибратец и так долбанул кулаком по столу, что стены зала затряслись, а Рыба вознесся к потолку, больно стукнувшись теменем о камень. – Не сметь упоминать ее имя всуе! Испепелю!!!

– Вы не поняли, хозяин, – зачастил Рыба, рухнув вниз и больно ударившись пятками об пол. – Любовница – в хорошем смысле этого слова. Любимая то есть. Не хотите Ирину Розанову – возьмите Ирину Купченко, моя протеже. Певицу Земфиру опять же! Певицу Кайли Миноуг…

– Да не могу я иметь любовниц! – Зубы Панибратца скрипнули и вдрызг размолотили зубочистку. – Семейное предание, оно же – проклятие, не позволяет.

– А игнорировать его пробовали?

– Один раз рискнул. Сам чуть не помер и триста тринадцать человек на тот свет отправил. Их потом выдали за жертвы оползня. Так что лучше уж малой кровью. Раз в несколько лет по стерве, ну и с десяток прохиндеев для острастки. Иногда, правда, в клинч впадаю на пустом месте – и более-менее приличным людям достается. Гневлив больно, но тут уж ничего не поделаешь. Стихия. Слепой рок.

– Инжир надо есть, – посоветовал хозяину Рыба. – Причем молотый. Пополам с жареным миндалем. Подавляет чувство гнева и успокаивает нервы.

– А мне говорили: вроде как апельсины для этого больше подходят.

– Апельсины – в пропасть! Инжир, и только он!

– Инжир, апельсины – какая разница? Я все равно ничем, кроме стерв, не питаюсь, – вздохнул дракон-олигарх.

– А хватает стерв-то?

– Насчет этого не беспокойся. Стерв в мире полно.

– Да я не про количество! Хватает одной стервы на столько-то лет? Или, может, как-нибудь меню разнообразить? Увеличить рацион? Все-таки работа у вас ответственная. Столько вещей приходится в голове держать, за стольких людей отвечать, столько проблем разруливать…

– А я их долго перевариваю. Особенности пищеварения и строения желудочного тракта, обусловленные семейным преданием, оно же – проклятье. Против генетики не попрешь, так-то. Ладно. Попробуем обойтись без крайностей. Подойди-ка ко мне.

Рыба повиновался и приблизился к хозяину на расстояние вытянутой руки. Панибратец снова прикрыл глаза (на этот раз – совсем ненадолго). А когда открыл их и немигающим взглядом уставился на Рыбу, тот почувствовал странный холод в середине головы – там, где до сегодняшнего вечера находилась будка синхронистов.

– Беспредел, нах! – как сквозь толщу воды услышал Рыба голос Гоблина. – Вообще ох…ели, пидермоты! Заморозить, нах, решили…

Перед глазами Рыбы поплыли радужные круги, конусы и параллелограммы; в ритме аргентинского танго продефилировали парочка артишоков, один салатный перец, один переспелый манго и пучок петрушки, в глубине которого прятался светлый образ карусельной лошади из квартиры Пупу. Лошадь заржала, высунула из петрушечных зарослей копыто и со всей дури ударила Рыбу по лобной кости. После такого удара Рыбе оставалось только потерять сознание, что он незамедлительно и сделал.

в которой Рыба-Молот влезает в шкуру тибетского яка, прощально машет крылом Вере Рашидовне, отправляется в Юго-Восточную Азию на частном самолете, видит сны о Пятой республике, вступает в переговоры с древесными лягушками и едва не сгорает в доменной печи дружеского поцелуя

…Рыба проснулся с жуткой головной болью и ломотой во всем теле.

Пил я вчера, что ли? – подумал он. – А если пил – то с кем? Хорошо бы – с Михеем. А если, не дай бог, с семейным доктором Дягилевым? Доктор стопудово стал ко мне приставать, я, естественно, смазал ему по морде, но этим не ограничился, а еще пару раз засандалил в солнечное сплетение – как уже было. Но и это, вполне возможно, мне показалось недостаточным. И тогда я мог взять нож (с меня станется) и ткнул доктору в селезенку… Вот ужас-то!

Вытянувшись на кровати, Рыба поочередно поднял обе ноги (ноги не тряслись, и следов гематом на них не было), затем перешел к осмотру рук (кровь на руках отсутствовала) и, наконец, подвигал челюстью. Челюсть находилась в относительном порядке, и он немного успокоился. И вроде бы вспомнил, что часть вечера и ночь убил на чтение книги Марселя Пруста «Обретенное время».

«Время» нашлось незамедлительно: оно лежало на прикроватной тумбочке, с закладкой на странице № 431.

От удивления у Рыбы отвисла нижняя губа: неужели он собственноручно и собственноглазно осилил это херово количество плотного, без всяких зазоров, без всяких картинок текста? Он, который не до конца справился даже с таким малостраничным худышкой, как «Чайка Джонатан Ливингстон»?

Быть того не может!

Осторожно, стараясь не потревожить закладку, Рыба скользнул взглядом по предшествующей странице № 430. Затем переместился в начало и пролистал еще несколько страниц. Подлючие, приваренные друг к другу не иначе как автогеном слова тут же впились ему в лицо мелкими иголками. А некоторые, особенно гнусные («германофильство», «дрейфусары» и «неузнаваемый Д’Аржанкур») постарались повредить хрусталик и наехать на сетчатку с целью ее полного уничтожения.

Рыба отпрянул от книги, как от больного проказой; при этом голова у него заболела с новой силой, поясницу прострелило и обе ноги (вот новость, так новость!) свело судорогой.