Надежда Черкасова - Ловушка для стервы

Вот сейчас мотоциклист, словно только что увидевший в нескольких метрах от себя опасность, резко затормозит, свернув влево, и стремглав, словно циркач, соскочив с мотоцикла, бросится кубарем в кювет… И мотоциклист уже летит в кювет вслед за молниеносными мыслями Милы.

Вот упавший набок мотоцикл юзом несется под колеса ее машины… И мотоцикл тащит под неумолимо приближающийся «Бентли».

Но за миг до неизбежного столкновения руки вдруг резко поворачивают руль, игнорируя заторможенный страхом ум и внимая категоричному приказу подсознания.

А теперь — удар, от которого Милу выбрасывает через открывшуюся дверцу, и оглушительный взрыв, подбрасывающий в воздух машины… И в следующее мгновение все ее тело сотрясается от столкновения и невыносимой боли, Мила, как пробка из бутылки, вылетает через открывшуюся дверцу. Мощнейший взрыв швыряет в небо объятые пламенем машины, переворачивающиеся друг через друга, как в связке, и сцепленные плавящимся в огне металлом. Искореженной уродливой массой они грохаются в кювет. Раздается еще один взрыв, взметнувший к небу столб огня и черного дыма.

Сознание Милы меркнет. И только запоздалая мысль тающим шлейфом невозмутимого безразличия безуспешно пытается понять это убийственное дежавю, где прошлое вторгается в настоящее, растягивая его и вмещая в себя будущее…

Почему так темно, хоть глаз выколи? Темнота густая, черная, беспросветная. Ночью обычно она серая, с зазорами от уличных фонарей, световыми бликами на потолке от рекламных щитов или проезжающих по дороге редких машины. И оглушающая тишина…

Ах нет, откуда-то издалека приближаются неясные шорохи, затем звуки. Вот уже можно различить голоса. Они замирают где-то поблизости, рядом кто-то прерывисто дышит.

— Она нас слышит?

— Да.

— Тогда почему не открывает глаза?

Так вот откуда эта темнота: надо просто открыть глаза. Но веки словно каменные, неподъемные, хотя глаза мечутся туда-сюда, пытаясь хоть что-то увидеть.

— Ты думаешь, это так просто после комы? Но сама она все равно не откроет, надо ее попросить.

— Так проси!

— Людмилочка, деточка, открой глаза! Здесь твой родной дядюшка и я, дядя Сема.

Они с кем-то разговаривают. А почему никто не разговаривает с ней?

— Почему она не открывает глаза? Может, не слышит?

— Слышит. Видишь, как глазными яблоками вращает? Просто не осознает, что обращаются к ней. Надо дотронуться до нее, привлечь внимание… Нет, не помогает. Может, тело еще малочувствительное. Попробую потрогать лицо.

Кто-то легонько проводит по щеке. Да как они смеют ее касаться!

— О, смотри: открыла глаза! Людмилочка, солнышко, слава богу, что ты очнулась! Я думал, концы отдам от переживаний. Теперь ты быстро пойдешь на поправку. Дядя Сема это тебе обещает. Семен, подтверди!

— Да-да, Людмилочка, я подтверждаю, что ты через неделю уже начнешь ходить.

Значит, Людмилочка — это она. Почему мысли в голове еле ворочаются? И кто эти старики? Голова кружится, точно в вальсе, заставляя веки сомкнуться.

— Почему она снова закрыла глаза, Семен? Она умирает?!

— Не мели ерунду! Просто устала и хочет спать.

— Но она уже столько спала!

— Не спала, а была в коме. Это разные вещи. А теперь ей надо поспать, прийти в себя. Вот поспит немного и…

Звуки отдаляются, превращаются в шорохи и исчезают… И снова темнота…

Отчего так слепит глаза? Это же солнце! На потолке, на стенах, на белоснежном до боли в глазах халате медсестры, которая поправляет ей покрывало.

— Доброе утро, красавица! Наконец-то проснулась. А то уж мы тут все заждались. Ты, наверное, пить хочешь? Приоткрой ротик, я тебе суну трубочку.

Прохлада живительной влаги побежала по клеточкам, омывая сосуды и проясняя память. Последнее, что она хорошо помнит, так это летящий под колеса ее машины мотоцикл и мчащуюся на нее фуру. Значит, она попала в аварию! Тяжелейшую аварию, если лежала в коме… А почему она попала в аварию? Тогда случилось что-то из ряда вон выходящее. Но что именно? Нет, ей одной не осилить ускользающих воспоминаний. Может, спросить тех старичков, которые ее знают как Людмилочку?

Она взглянула на медсестру, делающую ей укол и говорящую без умолку. Нет, вставить хоть слово в этот бурный поток речи не удастся. Да и в сон что-то клонит.

— …Я им и говорю: «Да вы не беспокойтесь, идите себе по домам. Я за ней так хорошо пригляжу, как никто другой не приглядит». А они: «Как только проснется, тут же нам сообщи». А я им: «Уж это как водится». Сама же думаю: «Чего зря девочку беспокоить? Она и так слабенькая. Начнут ей голову морочить всякими охами да вздохами, только напортят. Вот пусть сначала окрепнет немного, тогда и ответит на все их вопросы». Никак, видишь ли, не дождутся. Все спрашивают, не говорила ли чего во сне или в бреду? Особенно этот, который твой родной дядюшка. А наш Семен Ефимович, золотой души человек, успокаивает его: мол, не переживай, если и скажет что лишнее, так отсюда не выйдет…

«Что не выйдет? Какое мое воспоминание?» — думает Мила, засыпая…

— Людмилочка, дядя Сема вон говорит, что ты быстро идешь на поправку. Я рад за тебя. Ты уже и сидеть можешь. — Дядюшка смотрит на нее ласково, вот только в уголках улыбающихся губ притаилось напряжение. — Ты можешь говорить? — Она кивнула. — Вот и отлично. Я тебе тут всякого вкусненького принес. Ты скажи, если еще что-то захочешь. — Она по глазам видит, как ему хочется о чем-то спросить, но он сдерживается. — Через три дня я смогу забрать тебя домой. Может, и раньше, если Семен разрешит. Ты ведь хочешь домой? — Она снова кивнула. — Вот и славно. Тогда дома обо всем и поговорим.

— Нет, — чуть хриплым голосом возражает она. — Сейчас. — В горле сразу запершило.

— Но ты еще очень слаба, чтобы обсуждать такие сложные вопросы. — Он заметил, как она прищурилась и продолжил: — Хорошо. Если ты настаиваешь. Смею надеяться, ты помнишь, что случилось перед самой аварией? — Она отрицательно покачала головой. — Тогда я напомню: мы втроем — ты, я и Семен — собирались бежать за границу и спрятать тебя в очень хорошей психиатрической клинике, чтобы скрыть от правосудия. Так как ты являешься главной подозреваемой в убийстве Кирилла, твоего молодого человека. Но видимо, ты не захотела ложиться в клинику, понадеялась, что сможешь выпутаться из этой ужасной истории сама. Поэтому тайком от нас скрылась из дома и умчалась на своей машине прочь. А по дороге попала в аварию. Ты это помнишь?

Она смотрела на него расширенными от ужаса глазами и отказывалась верить в столь чудовищную ахинею.

— Как только мы с Семеном поняли, что ты сбежала, сразу поехали следом за тобой. Опоздай мы тогда хоть на миг, ты бы не выжила. На месте аварии оказался также Николай, наш конюх. Он был уже мертв. Значит, за рулем фуры сидел он?.. Непонятная история. Но я потом следствию все представил так, будто именно Николай угнал твой «Бентли», а водитель фуры, чтобы уйти от ответственности, скрылся с места аварии… Должен заметить, что дело об убийстве Кирилла еще не закрыто. Мне больших трудов стоит повернуть все стрелки на твою домработницу Настю. Но улики-то против тебя. Хоть ты и сказала, что не убивала Кирилла. И я тебе верю. Вот только следователь не верит. Хорошо еще, что на момент убийства камеры внешнего видеонаблюдения подтвердили нахождение Насти в квартире, а еще приход и уход твоей подруги Кати, иначе бы мне туго пришлось. Катю ее отец, конечно, уже выгородил. Однако следователь все равно не верит, что Настя убийца, так как у нее не было мотива. К тому же Настя утверждает, что именно ты убила Кирилла, чтобы отвести от себя подозрение, нарядилась в Катю, надев черный парик. Поэтому следователь везде продолжает разыскивать тебя. Мы с Семеном, пока ты была в коме, спрятали тебя в его клинике. Теперь ты, слава богу, идешь на поправку. Но со следователем тебе лучше не встречаться. Особенно сейчас, когда ты многое подзабыла. Нам срочно нужно отправляться за границу. Что ты на это скажешь?