Ольга Баскова - Проклятая сабля крымского хана

Прошло несколько лет с того дня, как русские разбили Девлета под Тулой и как хан расстался с самым дорогим его сердцу сокровищем. Конечно, он не мог стерпеть такого позора и предпринимал походы на Москву с завидной регулярностью, стараясь вернуть саблю любой ценой.

— Это не доблесть русских воинов, — говорил он визирю, в темных глазах которого читался упрек, — это потеря моего оружия. Ну ничего. Вот увидишь, вскоре я поставлю Русь на колени.

Мустафа-ага не поддакивал, хитрый шакал, отворачивался, а Девлету казалось: тот усмехается в рыжую бороду. Крымские беи и князья, тоже недовольные, перешептывались между собой, наверное, плели интриги, считая хана неудачником и делая ставки — так ему казалось — на его взрослых сыновей. Эти страхи заставили Девлет Гирея собрать шестьдесят тысяч воинов и вернуться к Туле. Но и теперь ему было не суждено добраться до заветного места. Царь Иван Грозный, которому доложили, что крымский хан идет на Москву, быстро собрав большую рать, выступил из Москвы к Оке. Девлет Гирей, дойдя до небольшой деревни Судьбищи, находившейся в ста пятидесяти километрах от Тулы, и узнав о приближении многочисленной рати русских с севера, повернул назад, не решаясь дать грандиозного сражения, быстро пошел на юг, бросив весь обоз, состоявший из шестидесяти тысяч коней, четырехсот арабских скакунов, ста восьмидесяти верблюдов и прочего добра. Обрадованный князь Шереметев, доверенное лицо царя Ивана, отправил ратников с добром в Мценск и Рязань и остался с семью тысячами воинов, поджидая Ивана Васильевича. Гонцы крымского хана тут же сообщили Девлет Гирею, что путь на Тулу почти свободен: ведь его войску ничто не стоит разбить маленький отряд. Хан обрадовался и на следующее утро, развернув всю свою конницу, атаковал русских. Он надеялся на быстрый успех, а как же иначе? Кто не победит с десятикратным перевесом? Великий Чингисхан щелкал такие отряды, как орехи. Может быть, Шереметев бежит без боя (он должен был это сделать), пустит его дальше, и он наконец дойдет до заветного поля, где потерял саблю, отыщет ее и станет властелином мира. И вот татары обступили отряд со всех сторон, дико крича, ринулись на русских воинов, размахивая саблями и копьями. Девлет Гирей, сидя на гнедом ухоженном коне, наблюдал за боем, ожидая его скорого окончания, но жалкая горстка стрельцов и пушкарей метким огнем отгоняла лихую конницу и янычар. Татары и турки, издавая устрашающие возгласы, снова бросались в атаку, рубили несчастных. Казалось, еще немного — и крымский хан протрубит победу. Силы русских в неравной схватке слабели, светлоглазые и светловолосые русичи падали как подкошенные, разрубленные татарскими саблями, а те, крича и улюлюкая, все время вводили в бой свежие силы. Поле битвы почернело от тел павших русских воинов и втрое большего числа татар. И вот наконец русские дрогнули, смешавшись, побежали. Девлет Гирей раздвинул в улыбке тонкие красные, как кровь, губы. Татары с гиканьем и улюлюканьем бросились следом, празднуя победу. «Соколы, вы куда? — раздался голос опытного седого воеводы с белыми шрамами на морщинистом лице. — Неужели пустим окаянных? Вперед, храбрые мои ратники!» И русичи остановились, быстро спустились в овраг, поросший по краям старыми деревьями и кустарником. «Вперед!» — закричали и татарские военачальники. Ободренные их криками, татары бросились в овраг, но в них полетели стрелы и копья, и они падали с коней, обагряя кровью землю, которую мечтали покорить. Хан, вне себя от гнева, проведя восемь часов на коне, еще трижды атаковал горстку русских ратников, потерял несколько мурз-воевод, но не смог одолеть смельчаков.

— Великий хан, — Мустафа-ага смотрел на него встревожено, — еще немного — и мы останемся без военачальников. Если вы хотите знать мое мнение, надо отступить. Нам не нужны такие большие потери.

Девлет Гирей посмотрел на него невидящими глазами и с досадой махнул рукой. Татары протрубили отступление. Униженный второй раз, даже не подошедший к тому месту, где когда-то потерял саблю, хан приказал идти на Ливны, в сторону своих улусов. Дорогой он узнал, что погибли два его любимых сына, и редкие волосы на его голове совсем побелели. Вернувшись в Бахчисарай, Девлет Гирей затосковал. Ничто не радовало крымского хана: ни красавицы жены и наложницы в гареме, который он приказал расширить, ни прекрасные фонтаны, под журчание струй которых он так любил отдыхать и думать. Мысли о сабле и о том, что без нее он оказался жалким, трусливым, ничтожным, поглотили беднягу. К тому же он скорбел о гибели своих детей и желал только одного — отомстить московскому царю. Однажды, сидя на парчовых подушках возле любимого фонтана, он подумал: а не обратиться ли к врагу, Ивану IV? Если саблю отыскали его конники, то наверняка отдали ее царю, ведь ему, как и Девлет Гирею, доставались лучшие трофеи. Что, если через своего посла Девлет попросит недруга вернуть оружие? Зачем оно неприятелю? У него и так много земель, огромное сильное войско и все шансы на победу в любом сражении. А у него, Девлета, только и осталось что эта сабля. Поможет ли она удержать Крымское ханство, на которое московский враг давно разевает рот? Решив попробовать поговорить с Иваном Васильевичем, он кликнул визиря. Мустафа-ага, сильно постаревший за три последних года, явился по первому зову и склонился перед господином, несмотря на больную поясницу, мешавшую спать ночами.

— Я весь внимание, мой господин.

— Хочу, как всегда, спросить твоего совета, мудрейший, — льстиво ответил Девлет Гирей. — Думы о сабле не дают мне покоя. Ее нужно вернуть любой ценой.

— Если вы хотите знать мое мнение на этот счет, — улыбнулся визирь, — то лучше вам забыть о ней. Я склоняюсь к мысли, что эта сабля служила верой и правдой только вашему могучему предку Чингисхану. Вспомните, в первом сражении под Тулой вы держали ее в руках — и что? Русские все равно обратили наше войско в бегство. Кроме того, если она приносит несчастья тем, кто добыл ее неправедным путем, проще говоря, украл, пусть Иван Четвертый испытает их на себе.

Девлет Гирей в раздражении махнул высохшей коричневой рукой:

— Что ты такое говоришь? Я не желаю это слушать. Впрочем, что бы ты ни говорил, я уже решил обратиться к московскому царю. Если он благородный человек, то вернет мне мое оружие. А кратковременный мир, который я предложу в грамоте, позволит мне и моему войску немного отдохнуть.

Мустафа-ага усмехнулся в поседевшие рыжие усы.

— Вы думаете, мой господин? Вам ли не знать Ивана Васильевича, прозванного Грозным? Разве можно говорить о царе, для которого жизнь человека ничего не значит, что он благороден? Мне кажется, итог разговора между нашим послом и царем заранее вам известен.