Ольга Баскова - Проклятая сабля крымского хана

Аркадий еще раз опрокинул рюмку, довольно крякнул и последовал за другими. Они вышли во двор и направились к деревянному строению, напоминавшему русскую добротную избу. Из трубы валил пар.

— Настоящая русская банька! — зажмурился Ковалев. — Ради этого стоило сюда приехать!

— Только ради этого? — усмехнулся Павел. — Я думал, баня не дает вам достаточно адреналина.

— Достаточно адреналина мы получим на охоте. — Мужчины прошли в избу, и вскоре оттуда послышались кряхтенье и шум льющейся воды. Потом ватага разгоряченных охотников выскочила на улицу и подбежала к бассейну. Вода в нем сильно пахла болотом, но была довольно прохладная, и они с удовольствием погрузились в нее с головой.

— Ох, хорошо. — Они фыркали, как тюлени, и, наплававшись, подошли к столу, где стоял запотевший графинчик с водкой, настоянной на клюкве, соленые огурцы, помидоры и квашеная капуста.

— Вот это еда русского человека. — Денис отправил в рот огурец. — А всякие там спагетти-шмагетти не признаю.

— По-моему, ты все жрешь, — усмехнулся Ковалев и повернулся к Завьялову. — Дай-ка сюда карту. Еще раз просмотрю, хотя вроде бы все прекрасно знаю.

Павел подошел к стулу и достал из кармана висевшей на спинке джинсовой куртки сложенную вчетверо бумагу. Он больше доверял бумажным картам, на них карандашом можно было расчертить предполагаемые маршруты.

— Они, конечно, пойдут на юг, — констатировал Заварзин, прищуриваясь. — Вряд ли городские жители справятся со всеми трудностями, которые сулит им путь через обширные болота. Нет, дорогой, — он возвратил листок Павлу, — охота, к сожалению, будет легкой. Если бы они знали эти места и предположили, где можно спрятаться, — тогда да. К сожалению, мы их быстро… — Он замолчал, не произнеся страшного слова. — Дадим им фору в два часа, как бомжам. Да, они выносливее наших обычных клиентов, но это им не поможет.

— Согласен. — Завьялов посмотрел на остальных. Они кивнули.

— Значит, завтра в пять утра начинается охота. — Денис потер жирные ладони. — Ох, как же я ждал этого дня.

— А теперь пойдемте в бильярдную, — пригласил Завьялов. — Начинайте игру, я присоединюсь через полчаса. Мне нужно побеседовать с нашей дичью.

Григорий с содроганием входил в просторную палату, где стоял длинный ряд столов, накрытых белыми скатертями. Некоторые из них громоздились в конце, и Тюжев понял, что это для царя, его родни и особых гостей. Возле них высились кресла с высокими резными спинками. На белоснежных скатертях, не испорченных ни единым темным пятнышком, толпились кубки, чаши, тарелки — все из серебра и золота. Приглашенные, не входившие в число почетных гостей, толпились у стены. Знатные бояре расселись по местам, но обедать не начинали. Григорий тоже примостился на лавку, покрытую дорогой заморской парчой. Когда загремели трубы, царь торжественно вошел в палату, улыбнулся, оглядев гостей, которые сразу же вскочили и поклонились ему в пояс, прочитал короткую молитву и дал знак слугам накрывать столы. И те понеслись, словно жонглируя блюдами с жареной птицей, бараньими боками, молочными поросятами.

Григорий сидел молча. Иван Васильевич был ему хорошо виден. Возле него восседал худенький бледный мальчик лет восьми и без аппетита ковырял в тарелке. Тюжев понял, что это сын царя Иоанн, которого Иван IV готовил себе в преемники. Старший царевич Дмитрий умер во младенчестве.

— Гляди-тко, царское дитятко невесел, — услышал Григорий шепот и посмотрел на соседа, пожилого боярина, с лицом, чуть подпорченным оспой. — Впрочем, оно и понятно. Недавно мать его умерла. Говорят, царь наш подозревает в ее смерти своих приближенных, Адашева и Сильвестра. Ох, не хотел бы я быть на их месте!

Григорий отыскал глазами Алексея Федоровича Адашева, расправлявшегося как ни в чем не бывало с лебединым крылом, и перевел взгляд на царя, который, казалось, тоже был поглощен трапезой.

— Приказал Иван Васильевич своих детей увезти от греха подальше и поселить в хоромах над Москвой-рекой на кремлевском холме, — продолжал боярин. — Говорят, учителей образованных им приставил. Оно и хорошо.

Григорий рассеянно кивнул и потянулся к кулебяке, но царский стольник, неожиданно оказавшийся перед ним, крикнул громко, словно дунул в трубу:

— Григорий, великий государь жалует тебя чашею!

Тюжев встал и низко поклонился Ивану Васильевичу. Все приглашенные последовали его примеру, как бы поздравляя Григория с такой царской милостью. Однако в их глазах не читалась зависть. Одни светились интересом, в других можно было увидеть тревогу. Цена царской милости была всем хорошо известна. Тюжев еще раз поклонился гостям и принял чашу с пурпурным вином. Стольник вернулся к царю и радостно провозгласил:

— Великий государь! Григорий принял чашу! Бьет тебе челом!

Пронзительные глаза государя буравили Тюжева. Бедняга обвел всех взглядом, стараясь не выказывать страха, гнездившегося в его душе, и, выдохнув, осушил кубок.

Стольник снова закричал:

— Великий государь! Григорий выпил чашу!

Приглашенные снова поднялись, поклонились в пояс, но Тюжев уже не смог им ответить. Грудь сдавило, сжало, сердце заколотилось, будто подстреленная птица, в глазах потемнело, и он замертво упал возле лавки. Гости потупились, замолчали, погасли улыбки. Лишь царь оставался весел, будто ничего не произошло.

— Достиг наш Григорий тридцати годков, — сказал он язвительно, — а пить, как подобает настоящему воину, не научился. Вынесите его вон!

Слуги в зеленых кафтанах вынесли бездыханное тело. Царь не мог простить, что один из его холопов, пусть и знатного происхождения, утаил такой трофей. Через два дня ему донесли, что Василия-купца никто не смог найти, как и сказал Тюжев, его видели в последний раз восемь лет назад, а потом он как в воду канул. Другие купцы очень этому удивлялись: дескать, обещал Василий привезти в Тулу парчу и ковры заморские. Тогда и зародилась у царя страшная догадка, что купца могли ограбить в пути, убить и прихватить саблю. Он приказал узнать, какие шайки разбойничают в тульских лесах, и поймать разбойников. Сказано — сделано. Преданные ему воины действительно изловили разбойников, но те клялись, даже под страшными пытками, что ведать не ведают ни о какой сабле, что восемь лет назад в их шайке были другие люди, которые давно сложили буйны головы. Когда об этом донесли Ивану IV, он махнул рукой и бросил:

— Ладно. Если сабля осталась в моей земле, я завладею ею. Никуда она не денется.