Ян Валетов - Остаться в живых. Прицельная дальность

— Костыли, — произнес Пименов с грустью. — Он — костыль. Я — костыль. Нет людей… Одни только костыли. Представляешь, Изотова, если в мире не останется никого, кто тебя искренне любит? Вот для тебя все только подпорки, ступеньки на лестнице, по которым ты идешь к цели. И вот доползаешь ты до цели… Все! Туча в твоих руках! Глядь, а вокруг никого… Одни костыли, подпорочки, ступенечки… Ау? Кто тут меня любит? Кто тут мне предан по-настоящему? Ан — нет никого… Ступеньки, они ведь любить не могут, если, конечно, знают, что они ступеньки! Не затоскуешь? Или выберешь себе костыль для любви? Оно так, конечно, проще! Находишь себе молоденького и пристраиваешь в дело, только не всегда удержать получается.

— А ты за меня не волнуйся, — Изотова подняла одну бровь и ухмыльнулась половиной рта. — Зачем мне любовь? У меня всю жизнь от вашей любви одни занозы. Ежели мне приспичит, то уж найду с кем, где и как! А от соплей и воплей — избавь!

— Вот что мне в Ленке нравится, так это откровенность! — Владимир Анатольевич приобнял ее за плечи этак покровительственно, по-отцовски. — Достанем со дна жемчуга — и завалимся в круиз. Ты, дурилка, хоть знаешь, сколько стоит черный жемчуг ТАКОГО размера? Или розовый? Все! Здравствуй, пенсия! Прощай тяжкий пограничный труд! И ты не плачь, тебе тоже надолго хватит…

— Понял, не дурак, — сказал Пименов. — А здорово все получилось, просто здорово! Вот как вы с Кущом друг друга нашли! Одно удивление и восхищение! Ленка, а этот-то тебе зачем?

Он присел на корточки и обнял водолазный скафандр за плечи. Внутри шлема раздался стук: наверное, ударилась о стенки шлема сухая, как прошлогодний кукурузный кочан, покрытая темной пергаментной кожей голова Глеба Изотова.

Ветер уже не свистел, он завывал в растяжках антенны, врываясь в приоткрытые окна рубки. Клочьями летела пена с волн. Амплитуда качки увеличилась настолько, что берег принялся взлетать вверх и рушиться вниз, когда «Тайна» взлетала на гребни.

Ленка не ответила, а молча шагнула в штурманскую, сбросила с себя футболку и, густо зачерпнув ладонью силикон, принялась намазывать тело смазкой. Кожа блестела, врывающийся в иллюминаторы ветер трепал влажное рыжее каре.

— Ах, хороша… — протянул Кущенко, с нескрываемым удовольствием разглядывая Изотову. — Ёксель-моксель! Ох, была бы на пяток лет моложе — полцарства отдал бы не раздумывая!

Ленка принялась натягивать на себя костюм, облегающий ее формы, как латексная пленка.

— А если бы подумал, не отдал бы, — закончил фразу Владимир Анатольевич и хихикнул. — Чего стоишь, Пима? Видишь, задуло крепко? Торопись, а то свое корытце от берега отвести не успеешь…

Вода стала мутнее и в верхних слоях. Начинающийся шторм перемешал верх и низ, но на глубине около восьми метров видимость восстановилась. Они шли параллельно друг другу, только в этот раз Пименов не проявлял особой заботы о Ленкиной безопасности — просто погружался рядом, практически не оглядываясь на нее.

Благо что, несмотря на разбушевавшуюся наверху стихию, по-прежнему светило закатное солнце и фонари пришлось включать только над самым кораблем. Тут взвесь висела плотно, словно над «Нотой» шел густой снег.

Холод привычно обжег ладони и ступни, прошелся металлической щеткой по пальцам и медленно потянул тепло из насиликоненных тел.

По договоренности в более узкий проем, где покоился капитанский сейф, Изотова пошла первой. Он сунулся было за ней, но потом, ухватив фалини, приподнялся над обломками и подтянул к себе воздушные понтоны. Из темного проема каюты показалась рука, и после того как Ленка махнула кистью, Пименов открыл вентиль. Морская вода вступила в контакт с химическим реагентом, и газ хлынул в понтоны, надувая и расправляя плотную прорезиненную ткань. Понтон был рассчитан на подъем гораздо большего груза, чем сейф весом в центнер с лишним. Фал натянулся. По плану Пименова, задачей Ленки было скорректировать траекторию подъема железного ящика и прежде всего сделать так, чтобы сейф не застрял в дверном проеме, который теперь был практически люком в полу («Нота», а вернее то, что от нее осталось, все более заваливалась на бок). Но груз пошел вверх стремительнее, чем можно было ожидать, — два больших «воздушных шара» поволокли его с удивительной прытью. Сейф развернуло и после сильного удара о лутки расклинило посреди двери. От столкновения с металлом дерево треснуло, и углы ящика плотно впились в разбухшую древесину, завязнув в ней, как лезвие топора в отсыревшем комле. Пименов нажал на стенку сейфа, скользкую, как обмылок, от покрывавшей ее слизи, смешанной со ржавчиной, но с таким же результатом он мог биться в каменный забор. Подать тяжелый железный куб вниз не удавалось. Причем мешали не натянутые, как струны стропы, тянувшие груз на поверхность, а дерево, плотно охватившее добычу.

Пименов похолодел.

Изотова оказалась заперта в каюте, и как вытащить ее оттуда, он представления не имел. Леха еще раз приложился к железной массе плечом, но только ушибся и едва не ударил об угол компьютер. Он посветил вниз проема и в «каше» из кружащегося ила увидел отблеск Ленкиной маски, потом в щель выскользнула рука — Изотова попыталась протиснуться вперед плечом, просто чтобы примериться, даже не снимая баллонов, но тут же подалась назад.

«Пошла к иллюминатору!» — сообразил Пименов и, забыв о холоде и усталости, юркнул под нависающий борт, но тут же остановился, уяснив бесполезность Ленкиной попытки.

Взрыв зарядов не только разрушил левый борт пакетбота, но и опрокинул останки судна. Иллюминаторы были видны только в своей верхней части, но не то, чтобы вылезти наружу, а и протянуть через узкую полукруглую щель руку было задачей непростой.

Он сверился с компьютером. На то, чтобы освободить Ленку, оставалось не более пятнадцати минут. А то и менее — это как будет дышаться. А дышаться будет тяжело.

Пименов опять взмыл над остовом «Ноты», стравил воздух из жилета и камнем ринулся вниз, к перекрытым сейфом дверям. Он едва не врезался головой в натянутые фалини, на которых, будто цепные псы на привязи, болтались раздутые понтоны.

Страшнее всего было то, что особых идей не было, и от этого он постепенно впадал в панику, а паника на такой глубине и с таким запасом воздуха означала смерть для обоих. Он заставил себя остановиться на несколько секунд. Просто остановиться, зависнуть на время, перевести сбившееся дыхание, закрыть глаза и подумать. Подумать, потому что единственный шанс для Изотовой мог быть только в том, что он придумает выход из этого положения.

И Пименов остановился, и повис в мутной воде, шевеля ластами. И даже закрыл глаза. От попавшего в кровь адреналина ему стало теплее, сердце гулко билось в груди, и он слышал его стук в ушах.