Марина Болдова - Два сына одного отца

— Так это я.

Спокойная уверенность в себе сбивали Беркутова с толку. Одна на заросшем участке, лицом к лицу с незнакомым мужиком весьма сомнительного вида, так Беркутов подумал сам о себе, и никакого страха. «Может быть, в доме еще кто-то есть, муж там или еще кто», — оправдал он для себя ее беспечность.

— Садитесь, рассказывайте, — Галина жестом показала на скамейку с высокой спинкой. Тень от огромного, не меньше метра в обхвате, дуба закрывала ее и как будто наспех сколоченный стол. Беркутов послушно опустился на сиденье.

— Что рассказывать? — немного тупо спросил он. У него было чувство, какого он не испытывал и в принципе не мог испытать в жизни. Он чувствовал себя преступником на допросе, лихорадочно соображавшим, что можно говорить, а что нет.

— Вы что, боитесь?

Он боится! Не она, один на один с незваным гостем, а он, обстрелянный и простреленный местами майор.

— Это как?

Галина неопределенно пожала плечами. Ее поздний посетитель, как ей показалось, был явно не в себе. «Я еще пока могу ввести в шоковое состояние», — невесело подумала она. После смерти мужа интерес ко второй половине человечества резко пропал, и она думала, что навсегда.

— Не хочу показаться невежливой, но, может быть, вы перестанете на меня так неприлично пялиться и скажете наконец, зачем я вам понадобилась и кто вы вообще такой?

— Я пялюсь? Вот что, дамочка, у вас какая-то мания величия, что ли, не знаю. А я из прокуратуры, майор Беркутов, и пришел, точнее, приехал из города, чтобы сообщить вам о том, что случилось с вашей дочерью, а вы тут! — Беркутов вдруг прикусил язык, вспомнив предупреждение Марины быть аккуратней в словах. «Кретин!» — успел подумать он. Все, что произошло дальше, потом вспоминал, восстанавливая в памяти поминутно. Лицо Галины, до этого такое живое, в одно мгновение превратилось в застывшую маску неопределенного цвета. Перед Беркутовым неподвижно сидела немолодая женщина со смертельной тоской в глазах. Не ужас, а какая-то покорность услышать самое страшное, готовность принять любые плохие вести, не заплакать, не показать слабость — вот что было в ее напряженной позе. Вдруг она встала и отвернулась от Беркутова.

Такую прямую, вытянутую в струнку спину Беркутов видел только один раз в жизни. Он вспомнил свой поход на балет в шестом классе. Они с матерью и сестрой сидели в первом ряду, и он никак не мог понять, что такого хорошего в этих танцах «на носочках». Стук пробок в пуантах балерин почти заглушал музыку, и Егор, вместо того чтобы следить за действием, смотрел только на балетные туфельки, издающие этот звук. Когда он поднял глаза, перед ним оказалась такая же, как сейчас у Галины, прямая и неподвижная спина. Танцовщица застыла, вытянув руки вверх, и показалась Егору неживой. На миг ему стало страшно. Но уже в следующее мгновение балерина закружилась на одной ноге, как бы захлестывая себя взмахом другой. Егор как завороженный смотрел на «ожившую статую» и позже вместе со всеми искренне аплодировал и кричал «браво». Потом мама объяснила ему, что это движение называется «фуэте», от французского слова fouette — хлестать…

Неожиданно Беркутову захотелось дотронуться до этой неподвижной спины. Он уже встал со своего места, когда Галина вдруг повернулась к нему лицом. «Ого, как мы умеем владеть собой», — подумал Беркутов с легкой завистью. Сам он «возвращался» в себя после потрясений медленно и не так красиво.

— Теперь говорите, пожалуйста. — Галина предостерегающе вытянула вперед руку, словно останавливая приближение Беркутова.

— Так ничего страшного не произошло, чтобы так пугаться. Марина в больнице, но жива и почти здорова. Был взрыв в подземке, но я успел, то есть она просто стукнулась немного, и шок, конечно… шишка на голове совсем маленькая, просто у вас телефон отключен… с ней ваша сестра сейчас, сообщить нужно было как-то, вот я и приехал, раньше не смог, работал. — Беркутов выпалил этот набор слов без остановки и запятых, страшась непредсказуемой реакции стоящей перед ним женщины.

— Вы! Вы неуклюжий медведь! — Галина стояла перед Беркутовым со сжатыми кулаками и, казалось, была готова броситься на него.

— Эй, дамочка, полегче, — он успокаивающе поднял руку. «Сумасшедшая какая-то». Такого в его практике еще не бывало: женщина, ребенка которой он буквально закрыл своим телом в момент опасности, была готова его ударить. Абсурдность положения, то, что его чуть не заставили почувствовать себя виноватым, да еще и обозвали, разозлили Беркутова.

— Может быть, вы угомонитесь наконец? Что на вас нашло? Между прочим, я не обязан был тащиться за город после работы, только чтоб успокоить вас. Искали б сами дочь по моргам и больницам, когда она не вернулась бы домой вовремя! — Беркутов перестал следить за тем, какие чувства его слова вызывают у этой женщины. Он устал и хотел есть, пусть даже китайской лапши, которая ждала его дома.

— Пойдемте, я вас накормлю. — Галина показала на дом.

— Что, не понял? — Беркутов буквально оторопел от этого простого приглашения.

— У меня пироги с картошкой и яблоками и деревенское молоко.

Беркутов глотнул слюну. Мысли о китайской лапше тут же испарились.

— А вы не хотите в город, к дочери? — осторожно предложил он, боясь, что она тут же согласится.

— Хочу, но с голодным и злым мужиком за рулем ехать не рискну. Так что не ищите в моем предложении ничего личного.

— А я и не ищу, — буркнул себе под нос Беркутов, идя за Галиной к дому. Только сейчас он заметил, что цветастый сарафан обтягивает весьма соблазнительные формы. «Похудеть бы тебе килограммов на пять, ничего дамочка б получилась», — мысленно посоветовал он ей.

— Худеть я не собираюсь, особенно в угоду вам.

Беркутов притормозил.

— Я что, вслух что-то сказал?

Галина довольно хохотнула. Этот майор был прост и легко просчитывался. И ей, черт возьми, нравилось его нервировать. Она совсем успокоилась, словно всегда знала, что ничего серьезного с ее дочерью случиться в принципе не могло. Как будто она сполна получила свою порцию горя в этой жизни и теперь, что бы ни произошло, все будет казаться малостью. От этой мысли стало легко. Но все же этому туповатому майору удалось вызвать в ней пусть недолгое, но вполне осязаемое чувство животного страха, и она чисто по-женски мстила ему за это. И то же бабье чутье подсказало ей, что ему не до политесов и расшаркиваний, он устал и визит к ней всего лишь акт доброй воли с его стороны. Он спокойно мог поехать домой, под теплый бочок своей майорши, а не тащиться за город, чтобы сообщить ей о случившемся с Маришкой.

Когда Беркутов, вымыв руки холодной до ломоты в суставах водой, уселся за стол, там уже стояла крынка с молоком, большая керамическая кружка и два блюда с пирогами. Вся посуда была из серии «мое любимое». Салфетки из отбеленного льна, лоскутное одеяло, наброшенное на деревянную лавку, самовар на старой, с массивными ножками тумбе, почерненный временем мельхиоровый поднос под ним были из другой, забытой где-то в детстве жизни.