Наталья Александрова - Часослов Бориса Годунова [litres]

– Боже мой! – Профессор молитвенно сложил руки. – Боже мой! У меня нет слов!

На Иринин женский взгляд платье было узковато в груди и талии, но Елена умело прикрыла недостатки шалью.

– Ну? – она строго спросила Ирину, поскольку Профессор, что называется, выпал в осадок, и вразумительного ответа от него в ближайшее время ждать не приходилось.

– Худеть, – честно ответила Ирина, и… что-то надо сделать с лицом. Первым делом – волосы и брови! Брови удивительно меняют женщину! А так… ничего.

– Ну, ничего так ничего! Хоть люди не испугаются! – весело сказала Елена. – Пошла я, дел много очень!

И вдруг пропела чистым глубоким голосом:

– Вот и все, – грустно сказал Профессор, – отцвели белой акации гроздья душистые. Какая женщина! Больше ее не увижу… но мне и так повезло встретить ее на своем пути…

Гулким басом загудели колокола на дворцовой звоннице, заревели большие трубы, извещая всех собравшихся в кремлевской трапезной царедворцев о явлении государя, царя и самодержца московского Бориса Федоровича.

Замерла вся огромная палата, замерли все царские гости – князья и бояре старинных родов, служилые люди и приказные дьяки, лучшие люди московские.

Не так много их собралось в палате, как бывало.

В три ряда стоят здесь длинные богатые столы, по десяти столов в каждом ряду, но половина мест за теми столами пустуют. Где же остальные?

Кто – в войске Самозванца, кто – в своем имении отсиживается, ждет, когда пройдут лихие времена.

Парчой и бархатом покрыты длинные скамьи, да неуютно, неудобно сидеть гостям на этих скамьях – не знают гости, что будет завтра, идет на Москву войско иноземное, во главе того войска идет воскресший царевич.

Что принесет этот царевич московским людям?

Кому-то – почести и казну, кому-то – опалу и смерть…

Стихли трубы, отгудел колокольный звон, наступила гулкая тяжелая тишина.

Вошел в палату Борис Федорович.

Всего семь лет просидел он на московском престоле, а как за те годы изменился!

Был он красив лицом, крепок телом, на щеках румянец играл, как вешняя заря, глаза пылали, как у ясного сокола. Сейчас же стал бледен, глаза потухли, спина ссутулилась.

В дорогие парчовые одежды облачен государь, жемчугом и самоцветами расшитые. Но не красят его те одежды, не сверкают те самоцветы.

Не стар еще годами государь, в самом возрасте, но подточили его заботы и невзгоды, подточила его тайная вина, как червь точит крепкое с виду дерево.

Зашептались царедворцы – болен государь, недужен. Одной ногой стоит он уже в могиле. Сможет ли устоять перед Самозванцем? Удержит ли в руках кормило государства московского?

А что, если умрет государь?

Какой бы ни был, он – царь, ему крепкую присягу давали, ему клялись хранить верность. Кроме того, Борис хитер, ловок, опытен и расчетлив в придворной игре, умеет, когда нужно, привлечь к себе сердца людские, умеет составить хитрую интригу. Сможет ли заменить его наследник, царевич Федор?

Зашептались царедворцы, но все же встали, хоть и неспешно, поклонились государю.

Медленно прошел Борис между рядами столов, медленно прошел, оглядывая гостей, пытаясь прочитать по их лицам тайные мысли, пытаясь понять – кто из них верен от всего сердца, кто затаил в душе злобу и предательство?

Дошел царь до своего места, до высоких резных кресел, покрытых тяжелой парчою, остановился перед креслами, окинул взором приближенных, поклонился на все стороны, прочел молитву, перекрестился, сел в кресло.

Сели и гости царевы. Сели, заговорили промеж себя вполголоса.

Оглядел царь гостей, поднял полный кубок и проговорил:

– Первую чашу хочу я выпить за воеводу моего Петра Федоровича Басманова!

Поднялся Басманов, поклонился.

– Утешил ты меня, боярин! Разбил нечестивого Самозванца! Теперь можно мне спокойно умереть…

Удивленно взглянул Басманов на царя:

– Зачем тебе умирать, государь? Тебе еще жить и жить… да и самозванец, хоть и разбито его войско, снова сумел уйти, новое войско собирает…

Зашептались остальные гости, зашумели.

Вдруг царь ударил кулаком по столу, так что подскочили золотые кубки, расплескалось дорогое иноземное вино.

Тихо стало в трапезной. Замерли гости, смотрят на царя с испугом и удивлением.

– Ждете смерти моей? – проговорил Борис Федорович в наступившей тишине.

– Как можно! – ответил за всех Василий Шуйский. – Денно и нощно все мы за тебя, государь, молим!

– Только ли за меня?

– И за тебя, и за семейство твое… за наследника твоего, Федора Борисовича, и за царевну Ксению, и за супругу твою…

– То-то… – проговорил царь, и глаза его вспыхнули. – Будете ли вы верно служить сыну моему, как мне служили?

– Конечно, будем! – опять за всех отвечает Шуйский.

– Тогда клянитесь все сей же час! Клянитесь все в верности сыну моему…

– Виданное ли дело, государь, – подал голос боярин Салтыков. – Таковые клятвы надлежит в Храме Божием приносить, пред святыми иконами, а не в трапезной за обедом!

– Есть и тут иконы, – Борис показал в красный угол. – Клянитесь в верности государю Федору Борисовичу!

Гости молчали в растерянности.

Борис прикрыл глаза и заговорил невнятно, неразборчиво, то и дело запинаясь:

– На море… на море на Океане, на острове на Буяне стоит дом о пяти… о семи углах… в доме том сидит красна девица, в руках она держит шелкову нитку… как завяжет она эту нитку… шелкову нитку крепким узлом – так никто ее развязать не сможет… не сумеет… или все же не сможет? Да как же там дальше?

– Свет мой, батюшка, что с тобой? – окликнула Бориса царица. – Что ты такое говоришь?

– Не мешай, жена… – Борис поморщился, продолжил:

– Как этот узел завязан… как крепко этот узел завязан, так и слово наше будет крепко… нерушимо… как же там…

Вдруг царь привстал, лицо его побагровело, он вскрикнул, показывая пальцем в дальний угол трапезной:

– Вот он! Он там! Гоните его прочь!

– Кто, батюшка? – испуганно проговорила царица. – Кого ты там увидел?

– Его… царевича…

– Господь с тобою, нет там никого!

– Есть, есть, я вижу… – И царь упал лицом на стол.

Руки его некоторое время дергались, словно пытаясь что-то схватить со стола, но потом застыли.

Василий Шуйский огляделся и крикнул:

– Лекаря! Сей же час позвать лекаря!