Мария Жукова-Гладкова - Задача с одним бриллиантом

— Мои предки как раз решили, что им проще поместить урны в склеп. Ты же знаешь, Юля, что старшие дети Рудольфа Карловича, отца Тамары, неплохо пристроились. Старший сын, воевавший на фронтах Первой мировой, быстренько перешел на сторону красных и стал комиссаром. Старшая дочь вышла замуж за инженера-путейщика, который сразу стал работать на новую власть. Второй сын, ученик Рудольфа Карловича, стал работать оценщиком на новую власть и отдельных ее представителей. И как раз когда заработал крематорий, умер старший сын и один из детей старшей дочери. Их сожгли. Урны поставили в склеп. Мой предок-ювелир (второй сын) все это организовал через новых знакомых в различных советских органах. Так сказать, поучаствовал в пропаганде антирелигиозных похорон. Но действовал он из практических соображений! И потом, в более поздние времена, мои предки смогли отстоять наш склеп. Да их и не уничтожали. Это церкви сносили, взрывали, а склепы никого не интересовали. Грабить там было нечего. Хотя, конечно, некоторые пострадали. Но на Руси было не принято хоронить людей в золоте и бриллиантах, по крайней мере на обычных городских кладбищах. Более того, немцы известны своей прижимистостью. Оформлено все очень скромно — так сказать, в минималистском стиле. Только имена и даты жизни высечены. Наш склеп даже не пытались как-то осквернить.

Я спросила у Шурика, есть ли у него документы на склеп. Он кивнул и пояснил, что в девяностые годы его недавно умерший отец озаботился этим вопросом и все оформил как надо, естественно, пришлось заплатить. А как же иначе? Но теперь склеп принадлежит Миллерам. Документы лежат в квартире, где мне довелось побывать.

В этом склепе стоит и урна с прахом матери Шурика — там хоронили и женщин, породнившихся с мужчинами из семьи Миллеров, и дочерей, вышедших замуж и сменивших фамилии.

— Так что я не совсем понимаю, что так не понравилось Нине Константиновне и Саломее, — признался Шурик. — Отец хотел, чтобы его похоронили в семейном склепе. Не в могиле второй жены! Если бы с одной второй женой, то тогда еще можно было бы понять ревность первой и третьей. Но они обе орали, что не хотят, чтобы отца хоронили с моей матерью. А он на самом деле про предков своих говорил. Но эти бабы зациклились на моей матери. Моя мать там двадцатая похороненная, если не тридцатая! Там несколько поколений Миллеров! Я был не в силах с ними спорить. Для меня скоропостижная смерть отца была шоком. Я не думал, что меня что-то может так сильно ударить. В общем, я два дня без сил лежал — и тут эти бабы. Мне было проще согласиться, чем им что-то доказывать.

— Двадцатая или тридцатая? — пораженно переспросила я.

— Ну да. Там подземное помещение большое. Если всех ныне живущих Миллеров кремировать, то прекрасно можно урны разместить. Вы бывали в старых склепах?

В каких-то я, конечно, бывала в силу своей работы, но у меня сложилось впечатление, что у Миллеров обустроено что-то особенное. Я спросила у Шурика, можно ли мне будет посмотреть на их семейный склеп. Например, когда поедем на эксгумацию.

— Конечно, — сказал Шурик.

Еще я уточнила, делались ли при жизни Шурика вскрытия старых захоронений в склепе, чтобы добавить к ним новых умерших.

— Нет. Отец специально мастеров нанимал, чтобы оборудовать место под колумбарий — то есть всех кремировать, так проще. Там полочки сделаны. Сами увидите.

— А до семидесятых годов прошлого века что делали ваши предки? Ведь крематория не было? Был в тысяча девятьсот двадцатые, как ты сказал, а потом заработал только в тысяча девятьсот семьдесят третьем.

Шурик тут же ответил, что умершие в тот период Миллеры просто похоронены на кладбище, по возможности недалеко от склепа. Есть родственники и на других кладбищах, но они изначально не Миллеры, как, например, предки его матери.

— Так, насколько я поняла, в склепе лежат ваши предки, умершие в девятнадцатом и начале двадцатого века, а потом уже начиная с тысяча девятьсот семидесятых годов? Первые были захоронены обычным способом, то есть в виде тел, последние все кремированы. Правильно?

Шурик кивнул.

— Твой отец оставлял тебе какие-то указания по поводу своих похорон?

— Нет. Но я считал само собой разумеющимся его кремировать и поставить урну к другим урнам в склепе. Я даже не задумывался об этом!

— Но ведь он незадолго до смерти заехал к Лиле и попросил ее совсем о другом. Нестыковка получается.

— Почему? Он попросил вложить камень себе в руку, когда он будет лежать в гробу. И гроб отправился бы на кремацию.

— Бриллианты горят? — спросила я.

Я знала, что алмаз — самый твердый минерал на планете, способный резать стекло и все известные минералы. Он может их как минимум поцарапать, при этом сам оставаясь невредимым. Чтобы его повредить, нужно приложить огромные усилия. В старые времена проводили эксперименты в кузнице — алмазы не мог разбить даже кузнечный молот. Это самый упругий минерал с самым низким коэффициентом сжатия. На солнце ограненный алмаз (то есть бриллиант) светится всеми цветами радуги и интересно преломляет свет. Он будто напитывается солнечным светом, а потом излучает его.

Шурик сказал, что алмаз горит при температуре от 720 до 1000 оС. Это установили итальянские ученые, физики Аверани и Тарджиони в XVII веке при попытке сплавить два алмаза. Первый опыт они провели в 1694 году, а второй — в 1695 году во Флоренции в присутствии герцога Казимо III Медичи. Расплавить алмаз нельзя из-за прочной структуры кристаллической решетки. Он просто сгорит. Причем горят алмазы только при доступе кислорода и превращаются в углекислый газ. Никакой золы или пепла не остается. Горят красивым голубоватым светом. Алмаз можно сжечь, наведя на него солнечный луч через линзу. Это, например, сделал в XVII веке английский физик Роберт Бойль. При отсутствии кислорода алмаз не горит, но меняется его молекулярная структура — и получается графит.

— То есть твой отец хотел, чтобы этот бриллиант прекратил свое существование? — сделала вывод я.

— Получается, что так.

Я спросила, какие все-таки несчастья камень принес в семью Миллеров.

Шурик напомнил, что Рудольф Карлович с супругой и младшими детьми уехал из Петрограда к родственникам в Астраханскую область и, обустроившись на месте, стал обучать ювелирному делу еще двоих сыновей.

— Он взял с собой камень? — уточнила я.

— Взял, — кивнул Шурик. — И из-за этого проклятого бриллианта один из братьев убил родителей, сестер и одного брата. Один уцелел. Его какие-то дальние родственники вырастили. Потом он в Ленинград приехал, нашел тут старших и рассказал о случившемся.

— А с вором и убийцей что?

— На фронт ушел в Великую Отечественную. Не знаю, где до этого был. До Берлина дошел, переводчиком работал, потом в лагерях оказался. Как этнический немец. Я не знаю, где все это время хранился камень. Но он знал. Забрал и приехал в Ленинград, тоже нашел Георгия, нашего предка. Он совсем больной был. Фактически здесь прожил четыре месяца. Камень отдал Георгию. Он был старшим на тот момент. И Георгий заболел. Будто камень из него силу тянул. За год сгорел.