Любовь Шапиро - Я люблю дышать и только

Видимо, она долго стояла в дверях и смотрела на мое упоение музыкой и собой.

— Закрой крышку рояля, — услышал я шипение родной мамочки. Ты расстроишь его. Затем она вошла, грозно шурша юбкой. Вы не знаете, почему она носила только ткани, которые издавали звуки. Я понял только недавно, чтобы люди запоминали, что вошла именно ОНА. И настроение тоже ее сразу было понятно по звуку шелеста одежды. Словно нотная гамма. Это я вам, как музыкант говорю. Мать подошла ко мне, тихо закрыла рояль, погладила крышку инструмента и внимательно разглядывала меня. Я не сомневалась, что от двух таких певцов должен был родиться музыкант. Это славно. Но, видеть в своем доме копию Игнатия, да еще слышать тембр его голоса я не смогу. Я редко признаюсь, что есть вещи, которые меня могут надломить. Твой облик и голос именно то, что будет ломать меня.

— Я попытался взбунтоваться и крикнул ей, что могу уйти и без ее помощи стать звездой. Ты только мечтала об этом, а я смогу.

В этот момент я вспомнила, что пришла совсем по другому поводу, но останавливать я не хотела и не могла. Я продолжала слушать исповедь нереализованного певца.

…мать грустно посмотрела на меня, — продолжил Петр Игнатьевич. — взяла за подбородок и раздельно и четко сказала, что если я ее брошу, то я ничем не отличаюсь от своего отца, который не просто бросил меня, а предал и сломал жизнь. После этой отповеди, лицо ее просветлело. «А.В.» вспомнила, что я неплохо понимаю в биологии. У меня в комнате всегда были рыбки, хомячки и прочие животные малого размера. Я много читал о том, как их кормить, где они обитают и всякую разную зоологическую информацию. Я не смог ее бросить. Теперь я думаю, что она меня просто шантажировала, маленького любящего мальчика.

— Нет. Она действительно боялась потерять тебя, — в дверях стояла такая же высокая и статная, как и ее хозяйка, хоть и очень пожилая, Фрося. — Ты не помнишь, но она даже попросила меня постричь тебя по-другому, надеть очки. Ей вдруг пришло в голову, что Петя, который много читал, слишком низко наклоняется над книгами и тетрадями, потому что у него развивается близорукость. Очки были тут же куплены, даже без проверки зрения. Там были простые стекла. Ты, мой дорогой сынок не знал этого. Как и усы, бороду, которые ты носишь всю жизнь, тоже результат твоей невероятной схожести с отцом, который всегда был тщательно выбрит. В общем, поломала, можно сказать, хозяйка Пете его стремления, но академиком он стал, и «А.В.» гордилась этим.

— Вы больше никогда не писали музыку? — удивилась я. — Это-то можно было делать и в отсутствие строгой наставницы жизни?

Фрося и ее воспитанник весело засмеялись.

— Вы разве не знаете, что вся музыка для Алисиных представлений писал Петя. Мы обманули самую прозорливую Даму. Я ей втюхала, что в моем маленьком городке живет молодой композитор, который пишет уникальную музыку, но он инвалид и приезжать не может, общаться по интернету с ним легко. Петя же всю жизнь играл на своем письменном столе. Он написал ноты и играл — разрабатывал руки и придумывал музыку. Как Бетховен, не дай Бог, перекрестилась Фрося.

— Фрося вам бы музыковедом стать. Вы так хорошо разбираетесь в музыкальной специфике.

— А я и собиралась. Мы же с Алексашей познакомились при вступлении в Консерваторию. Алешка предложила мне пожить у нее до следующего года. А потом понеслось все подряд. Не до поступлений было. Кроме того, у меня было больше шансов остаться на свободе, чем у них, великих. Ты, Кира, зачем пришла? Не просто так. Давно ж не была.

— Не знаю к кому из вас обращаться. Скажу обоим. Ваши девочки вели когда-нибудь переписку с кем-нибудь, кроме бабушки.

— Это ты про любовные письма? — Фрося посмотрела на любимого Петю, который так и остался ее маленьким мальчиком. — Они хранили их у матери. Вот, кто не боялся «А.В.» и та уважала Веру. Она ее никогда не трогала и не лезла в ее жизнь. Я помню только одну стычку. Веруньчик пришла домой, а в салоне нашем музыкальном полно бомонда, так, кажется, называются, хорошо одетые выпендривающиеся люди, говорящие неестественными голосами.

Я рассмеялась точности определения.

— Так продолжу смешливая ты моя. Вера пришла обыкновенно одетая, с сумками, как всегда, полными книгами. Усталая. Она вошла в салон, чтобы поздороваться. Все сморщили носы, словно ввалился бомж грязный и вонючий. Вера никогда не обращала на все настроения «А.В» и ее гостей никакого внимания. Поздоровалась и вышла.

После приема к ней ворвалась Алешка, волоча длинный подол, который закручивался сам в себе и не шуршал, а задыхался от ветра пыли, который создавал шлейф.

— Ты совсем с ума сошла. Вваливаться в таком виде к моим гостям.

Вера молча, стоя спиной, как сейчас помню, выслушала свекровь, развернулась и кинула в нее книгой. По-моему, книжка была недорогая. Подписным изданием она бы не решилась. И сказала. Я родила вам двух внучек. Я не лезу в их воспитание, как и обещала, хотя считаю, что вы изуродуете их жизнь, так же как и Петину, в общем-то, и мою. Все к чему вы прикасаетесь, превращается в камень, хотя и драгоценный. Возможно, вы знаете, что делаете, но меня больше никогда не поучайте и не вламывайтесь ко мне. Ясно я объяснила? И снова отвернулась. Наверное, искала книгу, которую можно будет запустить во второй раз, если свекровь не остановится. Очень уж Вера любила и ценила книги. Когда девчонки рождались, она их держала менее нежно и осторожно, чем книжки.

— Отчего я тебе Кира все рассказываю? Не знаю. Я их всех любила и сейчас мне просто больно. Ты же сама понимаешь, — утирая краешком платочка слезы, простонала Фрося, какие уж теперь беседы. Нет их больше никого, и все что не хотели, чтобы люди знали, с собой унесли.

Я не стала больше задавать преданной няньке вопросов, но выразительно посмотрела на Петра Игнатьевича. У меня сложилось ощущение, что нам есть о чем поговорить.

— Я, знаешь ли, Фрося, хочу показать фотографии Кире, чтобы выбрать на памятник. Он решительно встал и приглашающим жестом поднял и меня. Мы шли по длинному коридору и Петр Игнатьевич приговаривал. — А все же ремонт делать придется.

Я недоумевала, о чем он говорит? Для кого ремонт?

Мы пришли в кабинет, и хозяин сладостно втиснулся в любимое кресло.

— Фрося бы еще надела пояс верности. Она так боится, что все вылезет наружу, что готова кормить любого байками про мое детство, про Верин жуткий и равнодушный характер. Вера и уехала из-за нее. Я уверен, уверен абсолютно…

Он говорил эти слова с таким упорством, что складывалось ощущение, что убеждает он себя.

— Петр Игнатьевич, — я решила вернуться к действительности и вспомнить о цели своего визита. — Скажите, а Алиса или Саня когда-нибудь встречались с мужчинами или переписывались? Они, вообще, кого-нибудь любили, что их увлекало, кроме работы.