Любовь Шапиро - Я люблю дышать и только

— Да, мадам очень хочет есть. У вас едят или тоже как в «Мулен Руж» подают только шампанское.

— Вы заметили? — обрадовался мужчина. — Конечно. Кормят у нас очень вкусно. Если же вы прогостите у нас еще часа два, то услышите неземное пение.

— Да? Сколько же я должна съесть за два часа, даже, если я буду жевать со скоростью один кусочек в пять минут. Кроме того, божественное пение я уже в свое время слышала. Я не уверена, что с тех пор вообще хочу слушать музыку.

— Не обязательно ждать. Можно просто съесть прекрасный ужин, но я уверен, что наше вино заставит вас позабыть обо всем, и вы пожелаете услышать прекрасную музыку и выдающуюся исполнительницу.

Я была согласна со всем. Лишь бы дали поесть и посидеть в одиночестве. Вначале так и было. В зале ни души. На моем столе маленькая лампочка горит приятным неярким светом. Приглушенно свет горел и в люстрах. Было уютно, тепло и совсем не одиноко, а наоборот, спокойно. Пока готовились те блюда, что я заказала по совету метра, я позвонила домой и узнала, что все в порядке. Только голос Тима выдавал грусть и усталость. Я не стала домогаться его вопросами, понимая, что грусть связана с моим отсутствием, а усталость с шумной безалаберной работой. Позвонила я и мадам Фрамэ, сообщив, что заночую в какой-нибудь гостинице, а утром вернусь. Не стану же я пропускать их великолепный завтрак. Она радостно засмеялась и подтвердила слова метра, что я получу от пребывания в «Port d,Or» величайшее наслаждение. Такая превосходная степень меня убедила жевать медленно, в промежутках курить и пить кофе и ждать волшебства.

К тому моменту, когда чудесная дама должна была появиться, я уже почти засыпала. Встрепенулась же я от громких голосов и появления яркого света. Зал, в котором меня потчевали одну, оказался полностью заполненным. Люди разговаривали, обменивались поцелуями и радостным предвкушением приятного вечера, которого они ждали всю неделю.

Я тоже развернула свое кресло и, потягивая медленно остатки кофе и, куря, стала ждать.

Свет в зале снова приглушили, оставив только настенные боковые бра. Сцена не засверкала яркими красками дискотечных лампочек, на рояле зажгли лампу и на авансцену вынесли высокий барный стул со спинкой.

Публика ресторана, как по мановению волшебной палочки перестала звенеть столовыми приборами, разговаривать, жевать и, по-моему, даже дышать.

Я не заметила, как на сцене появилась фигурка очень тонкой женщины с веером в руках, которым она слегка прикрывала левую щеку.

Когда она заговорила, я чуть не сползла с кресла, а когда запела, перестала думать и дышать. Мадам Эм, как ее представил пианист, не пела, она выдыхала звуки, которые складывались не в слова и мелодию, а журчание реки, колыхание ветра. Я даже не знаю, с чем еще можно было бы сравнить ее пение. Постепенно я стала различать слова. Все песни были посвящены любви. Кто писал ей слова, не знаю. Они производили впечатления лёгкого дыхания и невероятно глубокого смысла, складываясь именно так, как их уложил автор специально для женщины, сидевшей на высоком стуле.

Первая часть выступления прошла как одно мгновение, хотя певица спела песен десять. Зал даже не хлопал, он шелестел ладонями, боясь спугнуть атмосферу.

— Ну что, мадам, вы не пожалели? — с улыбкой поинтересовался мэтр.

— Мне срочно нужно повидаться с Мадам Эм, — не отвечая на приветливые слова мэтра.

— Это невозможно, мадам, — выражение лица мужчины было непреклонным. Мадам Эм никого не пускает за кулисы во время антракта. Она говорит, что ей нужна полная тишина и спокойствие, что она подзаряжается от атмосферы как от розетки. Тогда она сможет также вдохновенно петь и играть во втором отделении. Второе выступление еще сильнее воздействует на зрителей.

— Я все понимаю. Прошу вас, произнесите одно слово Кира. Может она временно разрядится и отключится от розетки.

Если бы мэтр знал, сколько раз в жизни я слышала эту фразу, правда не от Мадам Эм напрямую.

Я сидела как на иголках и ждала ответа.

Ко мне подошел совершенно другой мужчина и представился хозяином заведения господином Рэнэ Флористелем.

Я, как можно приветливее улыбнулась, но в моих глазах стоял настойчивый вопрос.

— Я очень дорожу, Мадам Эм и не хочу причинять ей лишних волнений. Действительно ли ваш разговор так важен и для кого? Для вас или для нее?

— Для меня, наверное, — я не стала врать, понимая, что бессмысленные пререкания с достойным господином ни к чему не приведут. — Возможно, хотя я сама в это слабо верю, ей захочется меня повидать.

— Посмотрим, что можно сделать, — хозяин смотрел вовсе не на меня, а на правую кулису, которая призывно колыхалась.

Месье Рэнэ извинился с поклоном и пошел по направлению к кулисе. Стоя вполоборота к залу, он жестами пытался кому-то что-то объяснить. Кто был собеседник, я не видела.

Мне показалась на несколько секунд, что я попала ко двору одного из Людовиков. Сейчас начнутся заговоры, отравленное вино и вынос тела через черный вход маленького дворца под бравурные аккорды канкана. Бред. У меня смешались в голове все эпохи французской монархии и приключения мушкетеров.

Из правой кулисы высунулась рука Флористеля, которая призывала меня подняться по ступеням сцены справа и войти в нужную кулису.

— Здравствуй, Кирочка. Я подумала, что нам лучше встретиться. Ты же, при твоей настойчивости, все равно меня нашла.

Я слышала только голос, но лица не видела. Я даже точно не была уверена, что я знаю точно, чей это голос.

— Удивлена? Да, это я Алиса, — она замолчала.

Я ее прекрасно понимала. Либо нужно начинать рассказ с самого начала, либо немедленно расстаться.

— Алиса, не знаю, захочешь ли ты объяснить всю ситуацию от начала до конца. Я тебя пойму и сейчас же уйду.

— Я столько лет молчала, что, пожалуй, стоит поговорить. Дождись конца выступления, и мы пойдем ко мне, обо всем поговорим.

Второе отделение было еще более впечатляющим. За спиной актрисы поставили зеркала, в которых отражалась измождено-тонкая фигура. Выяснилось, что это не зеркала, а прозрачная пленка. Мадам Эм стояла на высокой платформе и постепенно платформа раскручивалась в сторону зала. На лице у Алисы была вуаль, были сделаны прорези для глаз. Вуаль доходила до губ, которые были специально накрашены чуть сильнее и даже как бы небрежно, что придавало нижней части лица особое то ли разочарованное выражение. Моментами губы растягивались в улыбке, делающей похожей актрису на Джокера в «Бэтмэне».

Волосы были затянуты в гладкий низкий пучок. Длинное платье, короткая накидка из струящегося крепа, отделанная перьями. Как океанские черные волны они окружали ее израненную шею, струились по плечам, переходя к более тусклому черному цвету туго натянутых перчаток из тончайшей кожи. На талии великолепная нить хрусталя ублажала взгляд зрителя. Актриса была похожа на редчайшую невиданную черную птицу!