Любовь Шапиро - Я люблю дышать и только

— Тимоша, — очень осторожно и ласково начала я. — Ты прочел мою записку? Ты не очень на меня обижен? — я затаилась в ожидании того, что Тим пошлет меня к черту.

— Получил, — устало сказал добрый муж, — в его голосе не было гнева и обиды, а только ирония, за которую он всегда прятался, когда не мог изменить ситуацию. — Тебя когда ждать?

— Я думаю дня через четыре. Я вам все приготовила, так что вы не оголодаете и не успеете заметить, что меня нет.

— Я всегда чувствую, когда тебя нет, даже, если ты рядом, а мысли твои далеко. Так что даже лучше, что ты далеко, так понятнее, — философски закончил Тим и, взяв с меня обещание, быть осторожнее и не сильно разочаровываться, если я не достигну желаемого результата.

В девять утра мы спустились в маленькую комнату, которая служила столовой и поели. Я так и не увидела ни одного человека. Вопросов задавать не стала, а пошла греть машину.

Филипп Сергеевич с утра был похож на обиженного ежика. Воротник поднят, шарф замотан по самые уши, а губа обижено оттопырена.

— Сегодня к вечеру мы уже будем в этой проклятой деревне, — продолжал раздражаться спутник.

— Вы же сами затеяли этот вояж, что ж теперь ропщите?

— Да я из-за вчерашних ваших вопросов стал сомневаться, правильно ли мы поступаем.

— Сомнение — признак ума, — весело подбадривала я Филиппка.

— Безусловно. Я очень надеюсь, что хоть какие-то следы запутанной истории найдутся.

Дальше мы ехали, молча, только изредка сверяясь с картой и меняясь местами за рулем.

Пейзаж за окном был однообразен. Во всяком случае, со времен Карамзина описания не менялись. «Скучно, грустно и некому руку подать» Это правда, написал Лермонтов. Странные мысли о сероватом ландшафте с обращением к великим авторам, раздвигали в голове рамки моей зациклинности на угадывании и выкапывании отдельных фраз из той жизни и складывания их в пазлы.

Куда сбегала Алиса по веревочной лестнице и почему Саня ее прикрывала. Неужели младшая сестра так сильно любила старшую. Может, боялась, что бабушка ей не поверит, а если даже сама удостоверится, то попадет ни Алисе, а Сане.

— Гадаете, кто кого там больше держал в узде, кто от кого больше зависел, — Филипп Сергеевич на мгновение отвлекся от дороги. — Думаю, что они крепко держались друг за друга. Слишком цена была высока при разоблачении. Я не прав?

— Не знаю. Я думаю совсем не об этом. Я не понимаю внезапности исчезновения на пике Славы. Если, конечно, они живы.

Деревня «Кротово» не призывно и покосившись в правую сторону, встретила нас поздно вечером.

Мы вышли из машины и встали на пригорке как два богатыря, пытаясь определить, куда ехать дальше, к кому обращаться. На проселке не было ни души.

Я смотрела на Филиппа Сергеевича в надежде на то, что его профессиональная интуиция подскажет ему путь. Филиппок молчал, раскачиваясь туда-сюда.

— Начнем с первого же дома. Может, повезет.

Везенье все не приходило, а сил уже не хватало. Жители деревни оказались люди незлобивые, но равнодушные. Многие плохо ладили с памятью в связи с большим увлечением зеленого змия.

Я уже отчаялась совсем и, как резвый конь, рвалась вон из вонючих грязных замшелых помещений.

Высказав, свое отвращение следователю, я направилась к машине.

— Никто даже чашке чая не предложил? Что за люди? Зомби, — я, высоко поднимая ноги, проваливалась в снег. Единственное, что привлекало в этом Богом забытом месте — снег. Сверкающий белый, почти нетронутый людскими следами. Но этого было маловато для того, чтобы дожидаться в холодной машине утра. Да и для чего?

Филипп Сергеевич спокойно выслушал мою истерику и предложил компромиссное решение. Я могла остаться в машине, а он обойдет еще оставшихся три дома, стоящих далековато друг от друга. Создавалось впечатление, что между отдаленными избушками стояли еще дома, но их разобрали на дрова.

Я готова была уже согласиться. Меня вдруг перестала волновать история Дашковых. У меня почти всегда так. Я долго бьюсь, чтобы раскрыть тайну, добиться результата, и вдруг приходит полная апатия. Будь, что будет. Но в случае с Филиппом Сергеевичем не получалось развернуть машину в сторону Москвы. Пока я размышляла прямо над нашим пригорком, где стояла машина, вышла луна. Она залила светом все вокруг, осеребрила и заставила сверкать снег и осветила наши лица, превратив их в физиономии инопланетян.

Настроение у меня резко поменялось, я больше не пыталась перепрыгнуть через барьер, затихла и стала слушать тишину.

— Я пошел, — разомкнул безмолвие следователь, — и сделал уже несколько неловких шагов в сторону тех домов, где мы еще не побывали, и куда указывала лунная дорожка.

— Смотрите за теми домиками на другом пригорке явно останки барского особняка, — я восторженно прыгала на месте. — Деревня вся будто находилась во впадине между двумя пригорками. Они находились довольно далеко друг от друга. Это выяснилось, когда мы все же вместе поплелись в сторону домов Бабы Яги.

В первом доме оказались окна заколочены, были видны следы, которые появились недавно. Мы «смело» ринулись к дому. Стучали, не очень громко, кричали. Дом оставался мертвым. Замерзшие и опечаленные бесплодными поисками, мы понуро пошли по следам, которые прослеживались вплоть до леса.

— Дальше что? — мне очень хотелось выместить на соучастнике свое разочарование.

— Если честно, не знаю, — следователь безнадежно пожал плечами.

— Я знаю. Пойдемте к останкам барского дома, — я была уверена, что идея удачна. Я чувствовала, что какие-то вещественные доказательства мы найдем.

— Вы, Кира, неугомонная. Мы еще не отработали версию с письмом, а вы уже бежите впереди паровоза. Сейчас ночь. Что мы там увидим при нашем слабом фонарике.

— Конечно, лучше сидеть в машине, пережечь в моем новеньком автомобильчике все, что можно. Потерять огромное количество бензина и ждать у снежных сугробов неизвестно что.

— Я не сказал, что это лучше, но вижу только единственный вариант именно таким.

— Я пошла, я замерзла и хочу двигаться. Идти до машины столько же, сколько до барского дома. Пойдемте, — умоляюще сложив руки, посмотрела я на Филиппа Сергеевича как преданная собака.

Мы двинулись. Оказался, что наше зрение нас обмануло. Дом стоял за пригорком. Видна была только средняя возвышающаяся часть особняка. Все остальное было скрыто ни одним, а тремя пригорками, покрытые снопами снежного покрова. Утопая в них, чертыхаясь и ругаясь, друг на друга, мы все же дошли до темного обрушившегося здания. Бывший прекрасный особняк «бэль эпок». Дом перестраивался несколько раз. Это было видно сразу. Левые и правые крылья особняка были совершенно разные, но одинаково прекрасные. Жаль, только что в ту пору прекрасную жить не пришлось ни мне, ни тебе. Я перефразировала классика поэзии и поползла дальше. Слабый огонек фонаря держал мое внимание. Я боялась упасть, провалиться или, просто стукнуться обо что-нибудь. Пока я, спотыкаясь, брела, с трудом вглядываясь в попадающиеся мне куски мебели, домашней утвари, я вспоминала сестер. Только большая привязанность, граничащая с истерической влюбленностью, могла заставить меня отправиться Бог весь, куда и зачем. Или просто лучшие самые интересные годы жизни ушли в одно мгновенье, и я, пытаюсь ухватиться за подол персонажей, которые ускользают от меня с феерической быстротой, не подавая даже знака. Именно в этот момент я споткнулась обо что-то твердо-мягкое. Уже начало светать и с трудом, но я могла различать предметы. Я наклонилась и увидела старого потрепанного, сшитого, по-моему, еще для Петра Игнатьевича Фросей медвежонка. Он даже уже не был похож на медвежонка. Скомканный в тугую шарообразную тряпочку живот, потрепанные веревочные, длинные ленты — руки. Я долго смотрела на предмет, лишь издали напоминающий игрушку нашего детства и вспомнила, что единственное из-за чего ссорились девчонки Дашковы, был Медведь Медведьевич. Они таскали его по квартире, сами штопали порванные места и укладывались с ним спать. Когда Алиса подросла, она милостиво уступила младшей сестре спать с игрушкой. Но все остальное время, Мишка находился в пределах зрения старшей. Однажды, игрушка исчезла. Сестры чуть не выдрали друг другу волосы, обвиняя в краже. Скандалу и драке был положен конец. Пришла «А.В.» и дала каждой по фарфоровой кукле, которые до определенных пор сидели в горке красного дерева в комнате Александры Владиславовны. Казалось, что о любимом медвежонке было забыто. И вдруг я вспомнила выражение лица Сани. Глаза у нее смеялись. Видимо от удовольствия, что ей на равных подарили дорогую куклу, а губы скривились в недобрую гримасу. Такое выражение я часто видела на лице младшей сестры после выступления Алисы. Восторг и недовольство одновременно. Сквозь воспоминания, я услышала эхо, которое раздавалось гулко по всему обветшалому особняку. Кричал Филипп Сергеевич.