Валерия Вербинина - Осенний детектив

Он украдкой покосился на часы. Но Дорогин вовсе не спешил уходить.

– Да, вот вы на врача учитесь… Это хорошо, конечно, – Алексей задумчиво прищурился. – Для нашего дела хорошо, – он широко улыбнулся.

Стивен метнул на него быстрый взгляд.

– Боюсь, я не имею к вашему делу никакого отношения, – дипломатично, как ему казалось, ответил он.

Алексей вздохнул. Он знал, что Стивен далеко не глуп, и уважал его за целеустремленность и работоспособность. И все же Дорогин не мог понять, отчего англичанин так упорно отказывается понять самые простые доводы, неопровержимо доказывающие их правоту. Этот мир переполнен страданиями и нищетой; и он не изменится, пока не изменится само общество, а значит, революция необходима. Но Стивену Джонсону, похоже, не было дела ни до каких революций, и самые громкие, самые неотразимые слова – социализм, народное будущее, всеобщее равенство – отскакивали от него, как горох от стенки.

– Но мы обязаны сделать так, чтобы в будущем люди жили лучше, чем теперь! – горячился Дорогин.

– С какой стати я должен заботиться о счастье людей, которые сами о нем не могут позаботиться? – пожимал плечами Стивен.

Вся беда в том, что он индивидуалист, подумал Алексей; и, конечно, при этом еще и твердолобый англосакс. Такой скорее умрет, чем откажется от своей точки зрения, даже если чувствует, что она в корне неверна. Но тем не менее Алексей решил попробовать.

– Вы бы не хотели поехать в Россию? – спросил он.

– Зачем? – поднял брови студент.

– Жили бы в деревне, лечили крестьян, – так, словно речь шла о самой обыденной вещи, ответил Алексей. – Из вас получится прекрасный врач, Степа, я уверен. – Стивен хотел возразить, но Дорогин опередил его: – Ну так как? Мои товарищи вам помогут.

Стивен мрачно посмотрел на него.

– А вы? Почему вы сами не хотите туда поехать?

Улыбка сползла с широкого лица Дорогина.

– Я не могу. Я уже говорил вам, почему. Если я вернусь, меня сразу же отдадут под военный суд. – Он шагнул к двери. Было видно, что эта тема ему неприятна. – Послушайте, Степа… Это правда, что вы вылечили Фиму от бессонницы?

– Вряд ли, – угрюмо ответил студент, вспомнив грохочущий за стеной таз и последовавшую за этим перебранку. Алексей махнул рукой.

– И все-таки вы хороший врач, не спорьте. Скажите, – он слегка замялся, – у вас нет чего-нибудь успокоительного? По женской части.

– А в чем дело?

– Ах, ну такой вздор, право… – Дорогин смущенно рассмеялся. – Понимаете, Степа, дело в том, что Лилиан… Ей все какие-то сны странные снятся.

– Сны всем снятся, – заметил Стивен.

– Да нет, просто она вбила себе в голову… – Алексей глубоко вздохнул. – Ей снилось, что я умираю. Что я ухожу куда-то под воду, а она не может до меня докричаться. Потом ей приснилось, что меня куда-то ведут вешать… А сегодня ей показалось, что я падаю под поезд. Я ей сказал, конечно, что все это глупости, но она волнуется. Она уверена, что со мной что-то должно случиться… Нехорошее, – добавил он со смехом.

Стивен глядел на него недоверчиво. Студент и сам не заметил, как стал грызть заусенец – эта привычка осталась у него с детства, он всегда так делал, если сильно нервничал. Опомнившись, он опустил руку.

…Черт возьми, ну почему Лилиан выбрала этого глупца?

– Хорошо, – наконец сказал Стивен. – Я посмотрю, что можно сделать.

За окнами клубилось туманное осеннее утро, а на узком столике чайник с длинным, как у заправской сплетницы, носиком с любопытством вглядывался в поперечную морщинку между бровями Лилиан, в голубые глаза Лилиан и золотую корону волос, небрежно заколотых на затылке. Все вместе, даже морщинка, было прелестно, но у чайников, очевидно, другие представления о красоте, и именно поэтому лицо Лилиан отражалось в нем щекастым и расплывшимся в ширину, как сам чайник. Пять чашек выстроились на столе, ожидая гостей, – но Лилиан даже не повернула голову, когда растворилась дверь.

Первой вошла Фима Илларионова. Видя эту сорокалетнюю, энергичную, уверенную в себе женщину, вы вряд ли поверили бы, что в свое время ей пришлось близко познакомиться и с застенками Шлиссельбурга, и со снегами Сибири. Это была полная, громогласная брюнетка с седыми нитями в длинных волосах. Она считала, что у нее мужской ум, а мужчины и не пытались это опровергнуть. Сама Фима была заядлой спорщицей, ненавидела любые условности и от души презирала быт, который платил ей той же монетой. Единственным, с чем она находила общий язык, были книги; все остальное падало, разбивалось, пачкалось, рвалось и портилось. На одежду Фима тоже не обращала никакого внимания, и оттого платье сидело на ней настолько скверно, насколько это вообще возможно. Вместе с мужем Евгением Илларионовым они составляли довольно странную пару. Евгений был худой, чистенький блондин в очках, всегда прекрасно одетый, даже если в кармане у него не было ни гроша. Он был младше жены на 12 лет; познакомились они при довольно романтических обстоятельствах – когда Евгений помог ей устроить побег из ссылки, и тогда же, по его словам, влюбился в нее. У Лилиан создалось впечатление, что Илларионов до сих пор смотрит на жену снизу вверх, а она снисходительно позволяет ему так к себе относиться. Это, впрочем, вовсе не значит, что супруги не ссорились. Фима была язвительна и резка на язык, а Евгений обидчив, и нередко в пылу спора она задевала его. По тому, что Илларионов, входя, глядел куда-то вбок, Лилиан заключила, что они с женой снова поссорились.

– Опять на улице туман, – буркнула Фима, садясь на стул, который недовольно крякнул под ее тяжестью. – Эта ваша английская погода…

– В Петербурге тоже случаются туманы, – примирительно заметил Евгений.

– Но не каждый же день! – вскинулась Фима. – И закрой, пожалуйста, окно. Никого в этом доме не волнует, что я могу умереть от воспаления легких!

У этой железной женщины с мужским умом была одна-единственная слабость: болезни. В каждом сквозняке ей мерещилась чахотка, любая пустячная царапина грозила заражением крови, а пробегающая мимо собака конечно же страдала бешенством и только о том и мечтала, как бы покусать Фиму. Федя Барклай как-то, не выдержав, съязвил, что если какая собака ее и укусит, то сама же первая от этого умрет, и Фима так обиделась на его замечание, что перестала с ним разговаривать, и только с большим трудом Алексею удалось их помирить. Больше всего, впрочем, от нее доставалось студенту-медику, к которому Фима наведывалась постоянно. Она жаловалась на боли в спине, на придуманные опухоли, на бессонницу, на ревматизм, а как-то ухитрилась разом обнаружить у себя катаракту, частичный паралич и эпилепсию. Стивен терпеливо выслушивал ее жалобы и выписывал рецепт, с которым счастливая Фима мчалась в аптеку. Однажды Евгений любопытства ради сравнил разные рецепты и обнаружил, что Стивен прописывал от чахотки, заражения крови и эпилепсии один и тот же порошок, который не мог принести вреда, но и пользы от него тоже не было никакой. Это открытие немало позабавило Илларионова, но он благоразумно удержался от того, чтобы поделиться им с товарищами, потому что острая на язык Фима плохо переносила любые насмешки, связанные с ее мнимыми хворями. Вот и сейчас он не стал спорить и, подойдя к окну, которое было совсем чуть-чуть приотворено, опустил его. Лилиан меж тем разливала по чашкам чай.