Дарья Симонова - Черный телефон

— М-да… старуха-то его и выкрала, только попутно зачем-то укокошила Штопина. Но что еще можно ждать от потомственной нацистки, — ухмыльнулся Давид.

И Ляля поняла: финита ля комедия. Хватит с нее бунтарской гордыни. Единственный человек здесь, с кем она могла бы поделиться своими переживаниями, — это Таня. Ей она безотчетно доверяла. Но дружбы между ними не было. Исповедаться некому. Лионелла, всеобщая любимица и одновременно мишень насмешек, почувствовала себя снежинкой, летящей параллельно Земле…

— Все истерички. Все! — кричал Родион. — Сваливаем! Пока она аквариум не расколотила. Не люблю смотреть, как умирают ни в чем не повинные рыбы…

Встреча со старым другом прошла на все сто. «На все сто дай пять», как говаривал Родионушко в благословенные времена, далекие не столько хронологически, сколько по шкале жизненного градуса. Нынче библиотечное болото! А с Родионом, старшим товарищем по безумствам, был феноменальный экстрим. Нынешняя встреча — легкий дымок от старого шухера. У Родиона всего лишь обычный скандал с подругой.

— Это еще что… бывшая вообще два ребра сломала!

— И аквариум с невинными рыбами?

— Это другая, — досадливо отмахнулся Родион. — С тех пор ненавижу каблуки. Она ими прямо по трепыхающимся рыбехам носилась. Хорошо хоть они не чувствуют боли… Ладно, поехали ко мне на дачу.

Давид не любил дачи. Там всегда не то, что хочется. Комары, слепни, разруха, паутина, грязь и клозет во дворе. А купаться Давид любил в море. Его боевая бабушка вымочила внука в крымских водах и излечила мальчишку от астмы. Ему, впитавшему избыточные южные красоты, претили скромные местные забавы типа шашлыки-машлыки, девичий визг и прочий «Хасбулат удалой» на природе. Но Родиону пришлось подыграть — он давно звал всю свою институтскую банду на новоиспеченную загородную резиденцию-развалюху. Купил у кого-то из новых элитных коллег занедорого. Друзья иронично поднимали бровь: Родя-дачник — буколический абсурд! Но как самый младший друг Давид понял, что ему придется подчиниться и осмотреть новые Родионовы угодья. Всю дорогу подвыпивший Родионушко рассказывал, как недальновидно и непрактично насмехаться над его выгоднейшим вложением:

— Америкосы не зря говорят про недвижимость: «Локэйшн, локэйшн и еще раз локэйшн». Главное — расположение. А моя дачка в прекраснейшем месте. На берегу реки, и ехать недалеко. Такие участки на вес золота и дорожают каждый день. Даже если там толком ничего не построю, то продам с такой сумасшедшей выгодой года через три… или подарю братцу-соплежую. У него скоро третий отпрыск родится, а он по-прежнему прозябает сисадмином в зоомагазине. Надо же помочь балбесу. Тогда я до конца жизни смогу ездить к ним на шашлыки без всяких подарков. А чего это у тебя за фотки?

По дороге Давид открыл ноутбук и в который раз всматривался в снимки, которые ему наконец прислал фотограф Егор. Фотографии «скандинавской» вечеринки будили в нем странную досаду. Странную, как, впрочем, и все происходившее с момента убийства. Давида не удивляло вялое следствие, но вопиющая ситуация с единственной уликой… Сама директриса ее прячет — и вовсе не для того, чтобы выгородить себя или своих подчиненных, а чтобы была написана какая-то жалкая статейка, прославляющая ее литературный клуб! Подсудное дело ради мелкого ничтожного пиара! Или престиж литературы совсем плох и приходится довольствоваться жалкими крохами славы… Но ведь неисповедимы пути карательных органов в нашей стране. Сегодня следователь чуть было не зевает от наших показаний, а завтра ему начальство наварило по шапке или посулило премию — и он будет рад сфабриковать любой компромат. Прежде всего против тех, кто в пределах досягаемости и совершенно беззащитен, то есть сотрудников «Грина». И тогда плакала улика! Балла может потрясать ею сколько угодно, но за то, что она не была предъявлена вовремя, ее начнут трясти куда жестче, чем сейчас.

Впрочем, Давид мало что знает о работе полицейского ведомства. Он просто старается держаться от него подальше. И потихоньку вести свое собственное расследование. Родионушке об этом знать не обязательно. Он кадр свойский, но ненадежный, а также невероятно глумливый. И потому о суете вокруг проклятых бус ему тоже лучше не знать — обхохочется! То их теряют, то их находят, то Давид сам пухнет от готических фантазий насчет этой бижутерии. И настаивает на доморощенной экспертизе в лице безумного Юрика, которого таки Кира присылает в «Грин». И тот, аккуратно, сквозь лупу разглядывая безделицу, которую теперь Бэлла не выпускает из цепких лап… сочувственно констатирует, что рисунок, показавшийся Давиду зловещей руной, не что иное, как трещины в кусочке пластика, нанизанном на веревку. Вот и вся тайна бус Люды Шнырь! Просто как в анекдоте: Фима, то, что мы принимали за оргазм, оказалось бронхиальной астмой… Фу, черт, опять эта астма, только ее не хватало…

А фотографии пока не рождали новых идейных импульсов. Ну да, судя по снимкам, Люда Шнырь сидела за тем же столиком, что и Семен Штопин. Допустим, что они и вправду уединились в кладовке. Или прошли на черную лестницу ради того, чтобы познать друг друга на фоне встревоженной, внезапно-импульсивной, как стая птиц, взлетающая от испуга, скандинавской прозы. Допустим, бусы соскользнули, — доверимся эротичному следственному эксперименту Киры. Но зачем Шнырю убивать Штопина? Люда — фигура малоприятная, но субтильная. Она могла разве что подстроить случайное падение достославного Грина жертве на макушку. Но это из области фантастики…

— А это кто у тебя?! Это ж Ленка Царева! Откуда у тебя эти фотки? — Родион спьяну был бесцеремонен и навязчив.

— Ты ее знаешь? Воистину мир тесен, — пробормотал Давид, еще не осознавая, что ему сулит эта теснота. — А откуда? Может быть, вы, батенька, тайно хаживайте в библиотэку?

— Да нет, это ведь Лена мне ребра сломала, — вдруг простодушно сознался Родион, окунувшись в непривычную для него элегию. — Я с ней долго пробыл. Она даже мою пальму из окна выкинула.

— Ну если пальму… тогда это срок, тогда все серьезно! — хохотнул Давид. — Обязан жениться! И вообще… не знал, что ты любитель комнатных растений.

— Пальма была бабушкина! — взорвался детской обидой Родион и погрузился в мстительные воспоминания. О Ленце, которая имела свой фетиш — черный телефон. Который звонил не всегда, когда ей хотелось. И по нему она сверяла свое чувство Бога. Телефон звонит — Бог есть, не звонит — Бог исчез.

— Как же мне надоела тогда эта бабская дурь! — сокрушался Родионушко. — Ну не звонят тебе — подожди устраивать истерику. Поживи спокойно денек-другой, и будет тебе дадено, как говорится! Но нет, надо же начать самой трезвонить, рыдать, приставать с вопросом «ты где?»… Что за мерзкая привычка — это вечное «ты где»?! В Ревде, ёпстудэй… город такой прекрасный и счастливый. Ну вот ты что отвечаешь, когда тебя долбят «ты где»?