Иван Козлов - Мой брат, мой враг

— И еще, Сережа, — сказала она, вместо ответа. — Ты не надейся ни на что, ладно? Я жила в развалюхе… И не затем из дыры уехала, чтоб в такую же вернуться. Я знаю, зачем себя берегу. Я уеду туда, где театры, фонтаны, где в помятых брюках не ходят и грязи нет. Где иные люди. Я уже засыпаю… Ложись рядом и не трогай меня, прошу. Засыпаю…

Бильбао подошел к окну, сквозь щель штор взглянул во двор дома. На клумбе, огороженной битым кирпичом, цвели розы, под луной они казались черными. В углу валялись обрезки досок, провода, металлические уголки. В луже, просвечивающей сквозь дощатый забор, кричали лягушки.

Такой дом он может уже купить.

Только зачем?

Не раздеваясь, он лег на край кровати, поверх одеяла, прикрыл глаза.

И ему вспомнилось, что он ловит бычков, потом тащит их на базар, и смуглый моряк протягивает ему новую майку с надписью «Бильбао». И еще вспомнился пляж, и орда пьяных друзей, веселых, хохочущих, вспомнился живой Коленька, сидящий с книгой на валуне, и обнаженная строгая девочка в кабинке для переодевания.

Любовь?

Знать бы, что это.

Только ради этой девочки он бросил все. Именно ради нее, а не потому, что уговорил дядя Федя, не потому, что побоялся навсегда остаться в старом мамином доме, где бы хозяйничала Верка, работать в районной газете и спать на подшивках газет с Поляковой… Он тогда уже боялся другого: что эта вот высокая белокурая девочка, сложенная как богиня, захочет большего пространства. Богиням надо ведь не только песок и море, им нужна высота Олимпа.

Луна все же прорвалась в узкую щель неплотно задвинутых штор. Бильбао посмотрел на Наташу и улыбнулся. Волосы ее отливали сейчас золотом, как нимб.

Солодовых выглядел плохо. У него был потухший взор, и на это в первую очередь обратил внимание Бильбао. И раньше худой, сутулый, он как бы олицетворял собой образ человека, нуждающегося в срочном лечении, но живой блеск глаз придавал оптимизм в прогнозе на выздоровление.

Сейчас оптимизма не было.

— Мне надо успеть поставить сына на ноги. — Он пил чай на травах, и валерьяновый их запах витал в сумрачном кабинете. — Татьяна не помощница. Она главного не понимает. Без меня, даже если все деньги достанутся ей, она мало что сможет сделать для Дениса. Деньги мало иметь, с ними надо уметь обращаться.

Бильбао сидит напротив шефа, молчит, пробует угадать, к чему тот затеял разговор на семейные темы. Неужели Татьяна выполнила свою угрозу и сказала мужу, что приходила на его квартиру? Наверное. Но даже если и так, то оправдываться глупо. Остается сидеть и слушать.

— С такими бедрами и энергией грешно не завести пару любовников, и я бы ее понял. Живая женщина, природа требует. — Он болезненно и коротко рассмеялся. — Ты знаешь, под кого она пробовала ложиться? Под твоего братца. А потом сказала: с мужем и то лучше. Не мне, конечно, сказала. Но я знаю все, что она говорит. Все.

При этих словах Солодовых остановил печальный, тусклый взгляд на Бильбао:

— Ты мне ничего не хочешь сказать?

— Нет.

Солодовых кивнул, словно соглашаясь с этим.

— У нас с тобой состоялся когда-то диалог о Татьяне. Я тебе кое-что предлагал, а ты…

— Появилась нужда вспомнить старое? — спросил Бильбао.

— Да. Новое заставило это сделать. На днях моя жена приходила к тебе.

Он аккуратно отставил в сторону уже пустую чашку из-под чая, ослабил галстук.

Бильбао ни одним движением не показал, что эта фраза касается его.

Пауза была долгой, и прервал ее вновь Василий Егорович:

— За дверь ты ее не выставил, хотя надо было при этом еще и стукнуть под зад. Ты ушел сам. Но она дала слово, что все равно переспит с тобой. Или…

Опять возникла пауза. И у Бильбао вновь не появилось ни малейшего желания ее прерывать.

— Тебе в такой ситуации легче, чем мне, согласись. — Солодовых посмотрел на часы, полез в стол, вынул оттуда таблетку, бросил ее в рот. — Тебе еще можно что-то советовать. Будь я посторонним в этой истории, я бы посоветовал тебе трахнуть ее как следует, и она бы успокоилась. Я ведь знаю ее. Татьяна как альпинистка: на покоренную вершину ее уже не потянет, будет новые искать. Хотя быть уверенным в этом, конечно, трудно. И самое главное, я не посторонний, а потому… Можешь верить, можешь нет, но мне жалко и ее. По отношению к ней у меня появляется родительский инстинкт. Выгоню — кому она будет нужна? Скурвится ведь очень быстро. И потом, выгоню, а сына оставлю у себя, и очень скоро Денис останется на свете один. А он любит мать, и она к нему очень хорошо относится. Ты умный, Сережа. Ты не по годам умный. Подскажи, что всем нам делать?

— Ответ один, и вы его знаете, — сказал наконец Бильбао.

— Ошибаешься. Если бы я знал…

— Вы не зря сказали, что у Когана есть для меня стоящее предложение. А с вами мне надо расстаться. Вот и решение проблемы. Ничего сложного.

Наверное, Солодовых эти слова было слышать неприятно. Он опустил глаза и сказал тише обычного:

— Я сделаю так, что ты не останешься на меня в обиде.

Все эти дни Сиротка избегал с ним встреч. Не звонил, не заходил, не напоминал о себе другими путями.

Столкнулись они совершенно случайно. Бильбао вышел от Солодовых и сразу же направился в свой любимый подвальчик — пить кофе.

Сиротка сидел за угловым столиком, перед ним стояла опорожненная наполовину бутылка вина и в пепельнице дымилась гора окурков.

Увидев Бильбао, он натянуто улыбнулся:

— Серега? Вот не ожидал…

— Встретить меня на свободе? — спросил тот. Бильбао взял крепкий кофе, сел напротив Сиротки, положил на стол кулаки. Он был абсолютно спокоен, с минуту рассматривал брата, так, будто не видел его сто лет. Сиротка, оказывается, быстро вошел в новую роль, по крайней мере, пальцем в носу уже не ковыряет и грязную тельняшку носить не будет. Но если б только это изменилось в нем…

— Зачем ты сдал Чуму ментам?

Сиротка, конечно же, ждал этого вопроса, ответил быстро:

— А иначе они бы не отпустили тебя! Они бы тебя сгноили там!

— Так, значит, ты ради меня старался?

— Конечно! Ну, скажи, какая нам польза от Чумы? Он там расколется, своих выдаст — и хорошо! И всё ладушки! А не выдаст — его проблемы. Главное — ты на свободе! Эх, братишка!.. Давай по коньячку возьмем, а?

Бильбао поднялся, так и не выпив кофе, не попрощавшись с братом, вышел.

Домой идти не хотелось.

Он свернул на одну из тех улиц, которую когда-то обследовал по заданию Ивана Николаевича Петрова. Меж старыми раскидистыми тополями стояли ржавые гаражи. Тротуар был почти пуст, и только за светофором, у входа в центральный универмаг, толпились люди. Он свернул туда, прошел сквозь толпу.

— Сережа!

Голос женщины он не узнал, решил, что обращаются не к нему, и продолжил свой бесцельный путь, пока его снова не окликнули: